Неудивительно, что на мой ор никто, даже с соседней улицы, явно не среагировал. У нас так заведено — в соседские дела не вмешиваться, да и участки у всех большие… Но кто эта незнакомка? Что девица забыла на моем личном участке? Очередное звено в цепи загадочных происшествий? И, преодолевая тошнотворную слабость, я с тоской наклонилась над телом, на этот раз твердо убедившись, что данная молодая особа мне точно не знакома.
На крыльце, с одеялом в руках, появился Евгений, и водоворот событий, сначала медленно, затем с пугающей скоростью, завертелся. Раненая девушка была доставлена нами в привокзальный травмпункт, где потревожили сонного санитара и молоденького хирурга. Всё равно ничего лучшего я придумать не смогла — до ближайшего города минимум час езды. В дороге таинственная незнакомка так и не очнулась, хотя ее прерывистое дыхание доходило и до меня, сидящей за рулем (не Женьке же объяснять путь следования). В местном отделении полиции нам ясно захотели дать понять, что нашему вторжению отнюдь не рады, если бы не Женькин «звонок другу». Друг обладал большим чином, и в рядах полицейских сразу возникла суета и острое желание моментально приступить к выполнению своей непосредственной работы.
К утру сонный дачный поселок превратился в муравейник, находящийся в непрерывном броуновском движении. Ряды местной полиции пополнились городскими сотрудниками, к ним примкнули представители моей и Женькиной, во главе с начальниками, служб безопасности (ох, не дай бог кто на их работодателей косо посмотрит!). Благодаря тому, что хозяйка, то бишь я, оказалась под рукой, сотрудники полиции начали свои действия с моего участка, где после поверхностного осмотра места, где лежало тело незнакомки, благополучно отыскали камень, на котором виднелись следы крови. Тут же по рации была вызвана бригада криминалистов. И это при том, что ни Вичка, ни Макс и ни, тем более, Антошка даже не высунули свои любопытные носики за пределы дома. Бессонная ночь все-таки оказала влияние на их неокрепшие организмы.
После долгого и нудного совещания, пока вконец разъяренный Женька не рявкнул на них, полицейские вскрыли дом Петровича. Бедный писатель, как и ожидалось, в полуобморочном состоянии был найден на запертом снаружи чердаке. Его организм оказался полностью истощенным от нехватки воды и еды. Оставалось только догадываться: несчастный, сколько же он времени провел в таком положении? Так и не дав внятных пояснений, Петровича в тяжелом состоянии госпитализировали в городскую больницу.
Подомовой опрос поселковых жителей ничего путного и дельного не дал. А троица местных аборигенов, памятуя давно ушедшую молодость, молчала, словно играла в партизан на допросе у фашистов. Следы Клавдии ни у нее в доме, ни где-либо, не обнаружились. Про судьбу сторожа и его пса в общей суматохе все благополучно забыли.
Прошло два нудных, полных одиночества, дня отдыха на свежем воздухе. Женька, ничего не объясняя мне, то и дело на машине уезжал в неизвестном направлении. Вичка, словно в который раз разочаровавшись в жизни, погрузилась в собственное творчество, закрывшись в подвале дома, где она оборудовала себе мастерскую, причем, вход туда был всем строго воспрещен. Только мальчишки веселились и радовались от общества друг друга (соскучились). Даже аборигены, после общения с правоохранительными органами, покинули привычное для них место дислокации и как бы растворились на просторах дачного поселка.
В тот памятный вечер, позже оказавшийся судьбоносным, приятель, под предлогом «испить кофию», заманил меня в свою комнату. Впервые за последнее время его физиономию украшала самодовольная улыбка.
— Послушай, — обратился он ко мне, — до конца еще ничего неизвестно, но, кажется, я ухватился за ниточку! Вот смотри, ты читала это? — и Женька положил на стол толстенную книгу. — Впрочем, о чем это я? Ладно, не буду томить тебя. Это последняя книга, которую написал Михаил Петрович, и она была опубликована около года назад. Да, кстати, его здоровье значительно улучшилось, но вот что интригует: он категорически отказывается не то, что давать показания, так и просто писать заявление о возбуждении уголовного дела! Твоя ушибленная незнакомка — в коме, документов при ней никаких не нашли. В результате полиция в полнейшем тупике.
— Действительно, все очень интересно, но причем здесь книга годичной давности?
— Вот об этом ты мне сейчас и расскажешь! Начнем с того: Петрович для тебя просто сосед или нет?
Под Женькином давлением мне пришлось постепенно углубиться в собственные воспоминания далекого детства и начать с нелепой смерти бабушки и дедушки. Дед имел какое-то высокое армейское звание, и они с бабулькой постоянно жили в военном городке, когда произошла беда — взрыв бытового газа. И только в восемнадцать лет я с мамой узнала и об этом доме, и о завещании, по которому он переходил полностью в мою собственность, и о наличии опекуна за домом и мной — Петровича. Он же и передал мне позже несколько тетрадей — дневников деда и его личных записей.
— Ланка, а я что тебе говорил? Наш писатель все это и описывает в своей книге! Слушай, а где сейчас эти дневники и завещание? Их ты, хотя бы, удосужилась прочитать?
— Женька, отстань! Мне тогда не до них было! Первая любовь, рождение Антошки, потом работа, и так все завертелось и закрутилось! А документы в доме. Это точно, я их в город не привозила. Так… Они в подвале? Нет, там Вичкина мастерская. Тогда остается только чердак? Ой, вспомнила. Мать при оглашении завещания просто в ярость пришла, потому что в доме могла проживать только я и впоследствии мой муж, дети и внуки. Но, при чём здесь все это?
— Не знаю! Надо думать! Пошли, на улицу выйдем, а то голова просто раскалывается.
И мы пошли к дому сторожа, позади которого находился единственный в поселке колодец. Алюминиевое ведро тихо позвякивало, опускаясь на веревке к воде. Этот звук сам по себе умиротворял и успокаивал, пока на дороге не возникла до боли знакомая упитанная фигура женщины. Да, точно! Вот и ее фирменная прихрамывающая утиная походка, и привычная сумка в руках.
— Баба Клава! — не веря своим глазам, я побежала к ней на встречу и, непривычно для нее, бросилась на шею обниматься. — Миленькая моя, родная, жива!
— Ланка, чур тебя! Ты чёй-то меня раньше времени хоронишь? — на ходу перекрестилась баба Клава. — Ну-ка идем, — и она вернула меня к колодцу, около которого громоздилась целая куча бревен. — Присяду, передохну. Уж больно устала я от долгого пути. А это ухажер, что ли, твой? Чего уставился, дай воды напиться!
Пока соседка не спеша утоляла жажду колодезной водой, я, под взглядом притихшего Женьки, быстро попыталась поведать Клавдии о последних событиях в поселке.
— Тык, Ванько-то, сторож наш, давеча отравился рыбными консервами. Атаман-то, почуяв чёй-то неладное, прибежал ко мне. Лаял-то, лаял, как оглашенный, на весь поселок. Вот я Ванькину жинку и вызвала.
— Что значит вызвали? Как? — встрял в разговор приятель.
— Ланка, ты б для начала познакомила бы нас, а то чего твой-то, бесстыжий, влезает в наш разговор. Ишь, охальник! Ну, точно, городской!
Не думаю, чтобы кто-нибудь не то что посмел, а даже помыслить мог обратиться подобным образом к Евгению. Я прыснула в кулачок от смеха, стараясь не смотреть в сторону бой-френда. После своеобразного знакомства, при котором в интонациях приятеля явственно звучало: «Царь, очень приятно, царь!», баба Клава сменила гнев на милость и поведала нам много интересного: телефон в сторожку установили ранней весной; самого сторожа с отравлением положили в больницу; пса забрала к себе его жинка; а на днях к писаке нагрянул его племяшка с молодой девахой…
— Стоп, у Петровича ведь нет родственников!
— И кто ж это тебе сказал? Племяш-то, поди, годков как восемь назад впервые заявился к нему. Ты ж сама его видела. Хотя, нет… Любовь у тебя тогда вышла большая с профессорским сынком… Тык, ты у Вички своей спроси. Тьфу, что за имя-то такое, — сплюнула в сердцах Клавдия. — Она тогда хвостом за племяшом по всему поселку носилась. А Петрович с ним что-то не поделил и выгнал его, — и, подумав, добавила, — А может, со временем и помирились…