Яковлев был единственным главой отдела реализовывавшим сознательную стратегию по подбору и воспитанию кадров.
Следующим главой отдела стал прогрессистски ориентированный представитель «идеологических жрецов» из академических кругов Георгий Смирнов, за которым не водилось политических грехов. Но и он оставался в течение 6 лет «и. о.», что было абсолютным нонсенсом для аппарата, где подобный статус обычно сохранялся за человеком только в течение короткого времени. В 1978 году он передал свой пост «настоящему» завотделом, проработал в отделе до 1983 года на той же должности замзава, затем в течение двух лет возглавлял институт философии АН СССР и благополучно вписался в «команду Горбачёва», став его советником.
Лишь в 1978 году отдел получил руководителя без приставки и. о. — им стал Евгений Тяжельников, пришедший на эту должность с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Политически он однозначно ориентировался только на Леонида Брежнева и опирался де‑факто только на его поддержку. Критики, в том числе внутри отдела, обвиняли его в многочисленных грехах, начиная от непрофессионализма, «показушничества», заканчивая фаворитизмом и гомосексуализмом[38]. С точки зрения политических взглядов он был умеренным сторонником русского национализма. В 1982 г. он разделил участь большинства предшественников на этом посту, отправившись возглавлять советское посольство в Румынию.
На место Тяжельникова стал просталински‑ориентированный умеренный русский националист, с большим опытом работы в партийных органах и сфере книгоиздательства — Борис Стукалин. Он был членом малочисленной и гиперконсервативной даже по меркам ЦК КПСС группировки, идеологически мутировавшей в сторону неосталинизма и пользовавшейся огромным влиянием в эпоху Константина Черненко[39]. Судьба Стукалина с приходом Горбачёва сложилась также, как и у предшественников — он был отправлен послом в Венгрию, а затем на пенсию.
Вышеописанное идейное разнообразие в отделе — не только дань частым переменaм в составе руководства. Важными факторами тут являлись и величина отдела, усложнявшая задачу по его идейной унификации; и тот факт, что значительная часть сотрудников, формально приглашенная на работу руководством отдела, реально была довольно тесно связана с политическими фигурами первого ряда — секретарями и членами политбюро ЦК КПСС.
Так что даже если кто‑то из руководства (как, например, Тяжельников) ставил бы своей задачей увольнение кого‑то из сотрудников без весомых причин, а только из‑за несовпадения взглядов с руководством, это могло иметь для него значительные и неприятные последствия[40].
С другой стороны, несмотря на наличие собственных политических взглядов, сотрудники отдела были повязаны дисциплинарной ответственностью. Приказы и распоряжения непосредственного начальства не подлежали обсуждению и сотрудник должен был их исполнить. Однако, если они сильно расходились с его принципами и убеждениями, особенно если носили репрессивный характер, то он мог дать понять намеченным жертвам, как им лучше поступить, чтобы минимизировать ущерб. Например, обойтись без, казалось бы, неизбежного увольнения, заменив его в идеале на безобидный с административной точки зрения «выговор без занесения». Или провести «воспитательную» работу формально, или не провести её вовсе, понадеявшись на забывчивость начальства.
В случае если проблема требовала более системных действий, сотрудник мог задействовать сеть единомышленников из числа работников отдела, аппарата ЦК КПСС в целом, покровителей из числа членов Политбюро, Секретариата ЦК, помощников первых лиц. Также могли использоваться силы и влияние сотрудников других учреждений и ведомств, общественных деятелей и т. п. Впрочем, мог сотрудник отдела действовать и под их влиянием, и в их интересах.
В этом отношении работники Отдела пропаганды были серьезно вовлечены в различные социальные сети, построенные внутри части элитарных групп советского общества[41]. Их организовывали выходцы из комсомольского аппарата, академическая и университетская гуманитарная интеллигенция (и особенно «идеологические жрецы»), а также журналисты и издатели из столичных, республиканских и областных центров СССР[42]; сообщества выпускников элитарных вызов, таких как МГУ, ЛГУ и МГИМО.
Разумеется, в большинстве случае вовлеченность в деятельность этих сетей не означала их использования в режиме конфронтации с руководством или коллегами. Наоборот, эти сети создавались для взаимоподдержки и получения всеми их участниками максимума общественных благ.
Но, повторюсь, работала эта сеть, когда не было иных, прямых указаний сверху с предполагаемой жесткой ответственностью за неисполнение.
В целом, обозревая перемены внутри руководства отдела, можно констатировать, что Суслов, по видимому, полностью сдал дела Отдела пропаганды (в том числе вопросы формирования его кадрового состава) в руки рабочего секретаря ЦК КПСС — кто бы тем ни был. И не интересовался ими в объёме большем, чем требовалось для исполнения его непосредственных поручений и общего поддержания порядка («партийной дисциплины») в нём.
«Антисталинист» Петр Демичев на посту «рабочего секретаря» поэтапно вычистил из отдела практически всех «скрытых сталинистов» и русских националистов. В 1973‑1974 годах их реальное влияние в отделе упало почти до нуля. Уход Демичева в конце 1974 года и назначение на эту должность в марте 1976-го Михаила Зимянина, с конца 1960‑х стремительно мутировавшего в своих политических взглядах от относительного партийного либерализма к довольно деятельному русскому национализму[43], ознаменовались отстранением из руководства отдела условных прогрессистов и поочередным приходом на должности руководителей отдела умеренных русских националистов, а также усилением влияния «государственника» Владимира Севрука.
Формирование и обновление системы советских культурных символов у сотрудников Отдела пропаганды
Говоря о коммуникативных практиках работы в ЦК КПСС, мы видим, что принципы заказа и отбора «советских» культурных символов не базировались на каких бы то ни было письменных инструкциях или жесткой и где‑либо закрепленной системе (кодексе) идеологических норм. Де‑факто они существовали в головах их носителей. На каждом уровне иерархической вертикали чиновник разрабатывал границы того, что можно, а что нельзя, сверяясь с мнением начальства, обращая внимания на мнения коллег и экспертного круга, но и руководствуясь собственными представлениями о том, что допускает (и представляет собой) исповедуемая им идеология, которую он ассоциировал с марксизмом‑ленинизмом. Ответы бывших сотрудников аппарата на мои вопросы о прочитанной ими марксистской литературе, о значимых для них текстах, на которых опиралась их позиция и ответы на них, демонстрируют, что за редким исключением их «марксистское» образование осталось на уровне чего‑то сданного и забытого в вузе.
38
См.: Смирнов,
39
См.: Суханов,
40
Например, Е. Тяжельников находился в глубоком личном конфликте со всеми основными сотрудниками сектора журналов, которые в то же время постоянно писали доклады членам Политбюро, и потому держали себя уверенно. См.: интервью Н. Митрохина с А. Козловским; Лисин,
41
Подробнее см.: Н. Митрохин, «Личные связи в аппарате ЦК КПСС»,
42
Начав подсчитывать только известные мне случаи приёма на работу в Отдел пропаганды представителей провинции, я набрал до полутора десятков примеров, охвативших территорию России (от Архангельска до Краснодара), Украины (от Харькова до Львова), Белоруссии, Казахстана и Грузии.
43
Подробнее об этом см.: Митрохин,