Танки вынырнули из темноты, освещенные ракетой. Их орудия молчали. Может быть, они хотели предложить сдаться? Но вдруг из дома выбежал взлохмаченный человек без пиджака. Это был Год. Он мчался к танкам, придерживая на груди свою «эмасферу». Через минуту дружинники услышали чудовищный грохот и лязг стали.
— За мной! — крикнул Эгнас и бросился вперед.
Они стояли среди разбитых и опрокинутых танков.
— Странно, — сказал Год.
— Что тебе кажется странным, Санто? — спросил Чармен.
— Странная судьба моего изобретения, Эгнас. Ведь я не думал, что оно окажется грозным военным оружием… Кстати, Гертруда, вы помните наш с вами разговор в день катастрофы на улице Святого духа?
— Помню, — отозвалась из темноты девушка.
— Вы сказали, что понимаете меня, но я пойму вас и Эгнаса позднее… Мне кажется, я вас понял… Я понял, что мы живем в такое время, когда решается судьба свободы и культуры во всем мире. И в эти исторические дни не только моя «эмасфера», но даже обыкновенные ножницы не могут оставаться нейтральным предметом домашнего обихода.
Л. Теплов
ПРОКЛЯТЫЙ ПЕС
Рассказ-шутка
Рисунки А. Рогова
Огромный, светлый зал лаборатории напоминал склад или техническую выставку перед открытием. Столы и некрашеные полки были уставлены черными сундуками с массой ручек и никелированных винтов; царил тот восхитительный беспорядок, который присущ только «проблемным» лабораториям. Между приборами белели листы с надписями: «Не трогать, включено!», «Коля, ДГЦ перегорел» и даже «Люблю Верочку» — подпись, впрочем, подложная. Кое-где ютились скромные сувениры лаборантов — портрет Гагарина, засохший букетик ландышей, реклама крымских курортов.
А в тесном кабинете разговаривали Автоном Георгиевич и Макар Иванович.
— Мы уже целую неделю могли бы ставить опыты, если бы удалось создать устойчивую систему регулирования, — сказал мрачный, худой и корректный Автоном Георгиевич и добавил: — Но ее нет…
— Неустойчив регулятор! Может быть, данная система из шестисот нелинейных уравнений вообще не имеет точки устойчивости. А? — отозвался тучный, веселый и шумливый Макар Иванович.
— Я думаю, имеет, — Автоном Георгиевич пожевал губами. — Но доказать не могу, и тут-то зарыта собака…
— Половинка собаки, — Макар Иванович рассеянно снял очки. — Хвост бубликом и задние ноги. Доказать, что устойчивость существует, — еще не значит найти параметры… О! Ну, конечно, собака! Устойчивость есть, и я берусь эго доказать.
В волнении Макар Иванович погладил ладонью лысину, надел очки и снял опять. Автоном Георгиевич выжидал.
— Я видел эту схему, — уверенно заявил Макар Иванович. — В лаборатории академика Барнеса. Это была схема цепей нервного регулирования в спинномозговом канале собаки. Совпадает до деталей.
— По какому же критерию она устойчива? По Найквисту?
— По собачьему, — озлился Макар Иванович. — Вы видели, чтобы у здоровой собаки дрожали лапы? Какие еще нужны критерии!
— Да, это верно, — Автоном Георгиевич прикрыл глаза. — И, я думаю, тут можно пойти дальше. Если природа подобрала собаке устойчивые параметры, их можно замерить и построить электронную модель. Вы что-то хотите добавить?
— Я? Нет! — смутился Макар Иванович и снова надел очки.
— Макар Иванович!
— Что?
— Вы струсили, уважаемый… Вы хотите сказать, что можно… да-да, можно и не ждать, пока будет построена модель. А начать опыты раньше. Вынуть готовый регулятор из первого же пса…
Но Макар Иванович уже снял телефонную трубку.
— Верочка? Составьте бумагу на имя академика Барнеса. Пусть командирует хирурга, двух физиологов, а также необходимое оборудование. И десяток собак. Срочно. В связи с постановкой важнейшего эксперимента.
И добавил весело:
— Если не выйдет, всех собак будут вешать на нас!
Пса неизвестной породы звали Султаном.
Под этой кличкой он, числился в ведомостях академической псарни, но отзывался и на любое другое имя, если его произносили ласково или, наоборот, достаточно сурово. Это было беспринципное, неряшливое и жадное существо, Жизнь его долго протекала у скудных помоек под улюлюканье мальчишек. Только к двум годам он достиг — и то благодаря счастливому стечению обстоятельств — чистой клетки, трехразового питания и веселого общества, которое, правда, постоянно менялось. Одних собак уводили навсегда, другие — голодные, грязные — появлялись и постепенно приобретали вид и характер, подходящие к обществу собак науки.