Наиболее самобытной представляется подборка Дмитрия Смирнова «Из цикла «Памяти снега» – с преодолённым влиянием Маяковского, ставшего потаённым:
Я зло в порошок разотру
И выброшу за окно.
Не страшно, что так темно, –
Все выбелится к утру.
Самый крупный прозаический текст – повесть Павла Мейлахса «На Алжир никто не летит» замешан на сплаве разных жанров: от детектива до психоделии:
«Вот это-то постоянное сочетание-сопоставление-противопоставление и стало для меня подлинной интригой фильма. Говорили они по-французски, фильм был без титров, но я был почему-то убеждён, что, говори они по-русски, интрига по-прежнему оставалась бы интригой, и в имевшийся у меня русский сценарий я даже не заглядывал» .
Освобождению от иллюзий и новому ощущению и поклонению красоте мира посвящён рассказ Бориса Полищука «Общение»:
« А мне что помогает перенести боль, не мутузить ближних? Наверно, сам этот мир – что ни говори, в нём много чудесного». Он вспоминает сирень, покрытую белыми цветами, липы, похожие на одуванчики, заснеженную аллею. По этой сказочной аллее Воронков хочет войти в сон ».
Два рассказа Нины Кроминой «Прелесть» и «Беби-блюз» посвящены женским судьбам: Марина Ивановна, приготовившаяся к юбилею одноклассника, в которого была тайно влюблена и который стал епископом, и Таня, вышедшая замуж и родившая ребенка только ради матери. К сожалению, оба рассказа не очень убедительны психологически.
Фантасмагорическая история Алексея Иванова «Тот берег» о вхождении героя в смерть, через его присутствие в различных временах и одушевлённо-неорганическом состоянии (человек становится мостом). « Время застыло, стало стеклянным, как эти стрекозы, светлой бирюзы вода и зелёные кинжальчики травы, помещённые сюда величайшим мастером изящного пейзажа» .
В рубрике «1917», посвящённой столетию Февральской революции, наибольший исторический интерес представляют исследование Владимира Черняева «Ораниенбаумское восстание: великое и забытое», о грандиозном походе вооружённых запасных полков на помощь восставшим в столице, во многом обеспечившем их победу, и воспоминания «малоизвестного» главнокомандующего Петроградским военным округом генерала О.П. Васильковского: « Положение получалось для Керенского очень щекотливое. С одной стороны, он всё-таки продолжал считать себя социалистом, представителем рабочих и солдат, с другой стороны, эти рабочие и солдаты в тайниках его души были ему ненавистны, как помеха его единоличной власти ».
Также хочется обратить внимание на рубрику «Былое и книги», где Александр Мелихов неожиданно оценивает особенности творчества контркультурных кумиров Г. Миллера и Ч. Буковски; а в разделе «Хвалить нельзя ругать» – на рецензии Владимира Коркунова о сборнике «Новые имена в литературе» и Дарьи Облиновой о мегабестселлере Кристин Ханны «Соловей».
Мартовский номер даёт слово классикам: живому Александру Кушнеру и совсем недавно ушедшему (но также живому на момент публикации) Даниилу Гранину.
И это Везувий? Ни пика, ни снега,
Неужто Помпею такой погубил?
Как если б великого я человека
Увидел – и разочарован им был.
(А. Кушнер «Везувий»)
Последний прижизненно вышедший рассказ Гранина «Возвращение» посвящён сложному заданию по поимке и доставке «языка» из лагеря противника. Несколько портят впечатление живой достоверности излишняя романтизация конкретного немца и называние города «Питером», когда для всех защитников он был Ленинградом: «Густав сидел возле лежащего Ипатова, держал его руку. Рогозин пояснил, что их обоих эвакуируют по ходу сообщения, затем через развалины церкви в первую роту, а до утра в Питер, там будет ждать машина» .
Из поэтических подборок хочется отметить стихи Екатерины Полянской:
Да, я буду писать о бабочках и цветах
Всем смертям и войнам назло – обязательно буду,
Потому что мне не пройти через боль и страх,
Если не пронесу их в себе повсюду.
И постоянного автора «Звезды» Александра Комарова:
я жил и в те, и в эти годы,
друзей и власти не сердя:
друзья мои всегда прелестны,
а власти мне неинтересны.
Центральная прозаическая публикация номера – роман Елены Скульской «Пограничная любовь» об истории и современной богемной жизни, очень странный и завораживающий. «На этом экране – у него неровные, обломанные края, как у заношенной фотографии, вынутой из альбома, чтобы всегда носить с собой – жужжит и двигается поцарапанная плёнка с помехами; эти помехи напоминают снег, да на самом деле это снег и есть: крупный, дырявящий пространство. Мы пытаемся заглянуть в эти просветы мрака, и нам удаётся» .