— Это гостям на угощение. Пущай пьют за Агапычево здоровье! А гости скоро пожалуют. Мы на трахте-то, што на юру. Коль не Хлопуша, так другой кто из Пугачевых атаманов завернет.
Бочонок же с мальвазией откатил подальше, в темный угол: «А это им не по носу табак. Скусу не понимают. Заморское-то мы и сами, без них распробуем…»
Только под вечер завернул на минутку домой. Прилег на лавку отдохнуть и вспомнил, что не успел переговорить с капралом — чтобы часовые, когда мятежников завидят, его бы, Агапыча, предупредили, да не вздумали бы — упаси бог — стрелять по Емелькиным людям… Шевельнулся было, но тело сковала усталость, а ноги дрожали от беготни. Подумал: «Отдохну чуток, тогда к капралу наведаюсь». С этими мыслями незаметно заснул.
Спал неспокойно, метался, бредил. Спорил во сне с капралом:
— А через какую надобность их отражать? С ними в ладу жить надо.
— Нет! — стукнул кулаком по столу капрал. Грохот этого удара болью отозвался в ушах Агапыча. Дернулся испуганно, свалился с лавки на пол и проснулся…
Сидя на полу, повел удивленно глазами:
— Никак, светает?
Подбежал к окну, откинул раму, высунул голову. Над Белой клубился перламутровый морозный парок; вершины дальних гор розовели.
— Обутрело! Заспался-то я как! Часовые, чай, попрятались, боятся шинели замочить. Проморгают как раз! Проведать надо…
В лихорадочном нетерпении зашарил по лавке, разыскивая шапку. И вдруг замер, открыв рот, судорожно ловя воздух, как рыба на берегу. Тяжелый, давящий грохот, подобный тому, который разбудил его, опять больно ударил в уши.
— Што? Господи Сусе!.. Никак!.. Ой, головушка моя разнесчастная!.. Так и есть — пушка… Палят!..
Забыв о шапке и тулупе, в чем был, выскочил на улицу. На земляном валу, за высоким деревянным частоколом, которым завод был окружен исстари от нападения башкир, Агапыч увидел капрала. Окутанный пороховым дымом, старик один копошился около большой гаубицы. Хрупая молодым утренним ледком, Агапыч побежал. Карабкаясь на вал, крикнул:
— Чего полошишь всех без толку?
Подождав, когда шихтмейстер влез на вал, капрал ответил обиженно:
— Без толку!.. Слухай-ка…
Агапыч затаил дыхание. Из ближнего к заводу сосняка по заре звонко неслись топот копыт, скрип телег и гортанные крики башкир.
— Чуешь? — спросил почему-то топотом капрал. — Это они в сосняке счас. А когда трахт переходили, видел я: тьма-тем, впереди конные, а сзади пехота валом-валит…
— Почему без приказа пальбу открыл? — вдруг злобно закричал Агапыч.
— Эх ты, мещанин, холщевая шуба! — огрызнулся сердито капрал. — У тебя столь мух на носу не сидело, сколь я пуль в своем теле ношу, а ты меня уставу воинскому учишь! А кто мне приказ дать может, коль выше меня чином на заводе командиров нет? Да ты гляко-сь!
Из сосняка на опушку выплеснулась толпа конных и пеших вперемежку. Часть побежала к небольшому холму и закопошилась там, втаскивая на его макушку что-то тяжелое…
— Счас я их малость попужаю, — сказал без злобы, размахивая тлеющим фитилем, капрал.
— Не смей! — взвизгнул Агапыч.
— Без приказу от начальства не послушаюсь, — ответил равнодушно капрал.
— Да ты с меня живого голову сы-мешь! — крутил кулаками Агапыч. — Брось, не то пришибу!
— Уйди с валу! — схватил капрал медную шуфлу. — Вдарю не то!..
Агапыч всплеснул в отчаянии руками и бросился вниз. В этот момент где-то за частоколом выстрелила пушка, и брандскугель[24]) с веском разорвался около кузниц. С валу в ответ рявкнула капралова гаубица. У Агапыча от страха подкосились ноги. Шлепнулся на спину и, барахтаясь, на спине же съехал с крутого остановился, помялся, а затем повернулся решительно и затрусил к дому. Вспомнил, что не захватил хлеб-соль приготовленную для встречи «гостей».
Когда выбрались из чапыжника и лошадиные копыта зацокали по камням тракта, Федька-Чумак, ехавший рядом с Хлопушей, посмотрел из-под руки на завод:
— Тихо! Спят ли што? Покеда очухаются, мы на валах будем.
— А может, хитрят? — сказал Хлопуша. — Ты-б, провора, наказал все ж людишкам своим, штоб не галдели так. Гамно очень, для заводских пушек примета верная…
И словно подтверждая слова Хлопуши, с вала грохнула гаубица. Ядро, сбивая на лету сучья, прогудело над головами. Этот выстрел и разбудил Агапыча.
— Вот так спят! — засмеялся Хлопу-ша. — Ишь, встречают! — и, спустившись с тракта, свернул в сосняк.
Второе ядро зарылось где-то влево, в болоте.
— Ништо! — беззаботно ответил Чумак. Обернувшись назад, крикнул: — А ну, ребятушки, давай-кось сюда тетку Дарью! — хлестнул коня и поскакал к опушке.
Чумаковы ребята, перебирая руками спицы, выволокли «тетку Дарью» — широкогорлую полевую пушку. За ней с криком побежали и остальные люди Хлопуши…
Чумак сам установил на пригорке «тетку Дарью», сам навел и приложил к запалу фитиль. Горластая «тетка» рявкнула, разбудив в горах эхо.
— Перенесло, — сказал кто-то из канониров, не видя дыма.
Но Чумак, поймавший ухом разрыв брандскугеля, улыбнулся самодовольно.
— Балуешь! Николи не бывало, штоб я промаху дал. Слышь, на заводе разорвалась.
«Тетке» ответила с валов заводская гаубица. Ядро легло рядом, спугнуло кучку конников, но без вреда для них.
— Годи, ребятушки! — крикнул Жженый, до сих пор внимательно приглядывавшийся к заводским валам. — Там всего-то один человек. А ну-ка, Федор, езжай за мной.
Павел и Чумак поскакали верхами к заводу. Остановившись под валом и задрав кверху голову, Жженый крикнул:
— Кто есть живая душа, выглянь!
В амбразуру рядом с пушечным стволом высунулась голова капрала:
— Чего надоть?
— Это ты, дедка! — обрадовался знакомому Павел. — А ну, глянь на меня. Узнаешь?
Капрал долго из-под руки глядел вниз, И вдруг заулыбался:
— Никак, заводской наш, литейщик, Павлуха Жженый? Пошто, сынок, кликал?
— Ты чего там один, как неприкаянный, болтаешься? Сдавайся! Неча зря порох изводить!
— Без приказа не могу, — затряс упрямо головой капрал. — Ты, паря, раздобудь мне какого ни на есть начальника, пущай он прикажет, тады и ворота настежь…
— Да ты, дедка, очумел! — захохотал Жженый, — Уже не самого ли хвельд-маршала Румянцева тебе раздобыть? Теперь наше, мужичье царство, и выше нас начальников нет…
— Болтай зря! — рассердился капрал. — Тебе смешки, а меня потом шпицрутенами[25]) расфитиляют. Несладко, чай, и мне одному-то здесь оборачиваться. Весной гарнизонные, верно, што крысы, поразбежались, — вспомнил он слова Толоконникова. — А все ж без приказу я ни-ни!.. Отъехали бы вы, ребята, в сторонку, я счас опять палить начну, не задеть бы случаем вас, — мирно и деловито закончил он.
— Вот старый грех! — проворчал, озлобясь, Чумак и потянул из седельного кобура пистолет. — Сем-ка, я его за послушание начальству в рай отправлю…
— Брось! — схватил его за руку Жженый. — Вишь ведь, из ума старый выжил. Ну его к лешему! — И, повернувшись в сторону опушки, сложив руки трубой, крикнул:
— Ребятушки-и!.. Шту-у-рм!.. На слоем!..
Лавина тел, конные, пешие, оторвалась от опушки и понеслась к заводу.
Впереди краснел чекмень Хлопуши. Многоголосый рев ответил Жженому:
— На сло-ом!.. На сло-ом!.. На сло-ом!..
Жженый, огрев нагайкой жеребца, первый подскакал к воротам, скатился с седла и брякнул елманом[26]) в дубовые, обитые железом тесины:
— Отворяй, сукины сыны!
25
Шпицрутены — телесное наказание палками, практиковавшееся в царской армии. Наказание состояло в том, что через строй (часто до 300 человек) солдат, вооруженных прутьями, вели осужденного, которого солдаты били по обнаженной спине.