Я почувствовал на плече дрожащую руку Игната.
Пусть композиторы раскладывают музыку на формулы и при помощи алгебры создают симфонии. Пусть художники копаются в теории сочетания красок и пачкают полотно. Никто не познает глубину красоты необъятной ночи, усыпанной звездами, очарованной глубиной звуков. Только испытанный натуралист соберет квинт-эссенцию жизни, замирая перед редкой, еще невиданной добычей. Таких познавателей красоты в эту ночь на озере Нурие-Гель было трое…
Внезапно сорвался резкий, дикий звук, взрывая воздвигнутый нами дворец настроения:
— Анто-о-н! — заорал Игнат, — Антон!
— А? Что?..
— Дьявол! Ты порвал мои снасти!..
Испуганно зашелестела осока, всплеснулась вода посреди озера, плеснула дальше… Стихло все. Сазан уплыл.
Я встал между разозленными приятелями. Конечно, Антон оказался виновным из-за того, что ночью ничего не видно, но… Игнату следовало бы не спать, а следить за протянутыми к колокольчику веревками донных удочек, к тому же он мог бы исправить повреждение сразу, не ожидая пока возьмется сазан…
— Ты знаешь пословицу про двух собак и третью? — внушительно обратился ко мне Игнат.
— Конечно, — ответил я вкрадчиво — Но… если в собачью драку вмешается человек, — пословица ни к чему. Особенно, если применить воду…
Я быстро толкнул уже сцепившихся приятелей с берега. Через минуту мы все трое мирно купались в черной теплой воде.
— Скажи, Игнат, — укоризненно спросил я, вылезая на берег, — стоило тебе драться из-за паршивой рыбы?
— Паршивой! — обиделся Игнат. — Хорошо… Подожди до утра.
Мы удобно улеглись на траве…
— Охотники на Чорохе кефаль бьют — сказал Антон.
— Правда, Игнат, — добавил я, — возьмем завтра ружье. У устья восьмикилограммовая кефаль на поверхности воды плавает…
Игнат бросил окурок. Ракетой мелькнул он в воздухе и пропал в озере.
— Плевать мне на кефаль! Я восьмикилограммного сазана стерегу…
— Сбавь шесть килограммов, — предложил Антон.
— Не стоит. Утром набавить придется…
Небо посветлело. Выступили неясные очертания далеких гор. Из-за хребта показался алмаз солнца. В кустах защебетали птицы. С криком пролетела стая сиворонков. У моря взлетели бакланы. На застывшем стекле озера завертелись нырки. Над водой запрыгали серебряные рыбки.
— Пойдем, Антоша, домой, — сказал я, собирая банки.
— Подожди немного.
Игнат поднялся, оглядываясь:
— Вот, — добавил он, указывая рукой.
Мой взгляд захватил только расплывающиеся круги на озере. Вдруг… Не может быть!..
Второй, третий раз выбросился из воды огромный сазан. Он прыгал мордой вверх. Как акробат, падал он на хвост, перекатывался туловищем и скрывался в глубине. Только восемь килограммов живой рыбы могли создать такой плеск.
— Это редкость! — лихорадочно забормотал Антон, принимая облик истинного натуралиста. — Очевидно, на эту дылду повлияла полуморская вода. Готовь, Игнат, снасти…
Мы разделили берег на три района. Каждый из нас путался в ворохе, удочек, колокольчиков. Я забросил две поплавковых и три донных удочки.
Сазан, или карп — свинья озер. Где много тины, ила — там и сазан. Свой цокающий, вздыхающий звук он производит то прижимаясь к тине, то отрываясь от нее в весенней игре. Большой сазан среди камыша — как медведь в лесу. Он объедает молодые побеги, с трудом продираясь сквозь гущу стеблей. Сазана можно заморозить. Брошенный в воду, он оттаивает и снова плавает — спокойный, ленивый. Два-три килограмма — сазан обыкновенный, три-четыре — редкость. Мы стерегли восьмикилограммового сазана — чудо природы!..
В полдень Антон заснул, предварительно замотав две донных удочки за ногу. Я уснул часом позже. Сазан плавал свободный, ленивый…
Я проснулся от толчка. На небе огромная рубиновая капля уже стекала в море. Вечерело…
— Чорт с ним! — сказал. Антон.
Мы ушли. Игнат остался у озера.
— Хитрый, дьявол!.. Старик! — ругался рыболов.
Сазан плавал в глубине озера…
* * *
Все лето мы применяли различные хитрости рыбной ловли. Переметы, бредни, верши и пауки поочередно дежурили в озере. Сазан обходил приманку переметов, нырял под бредень, уплывал от пауков и игнорировал верши.
Осенью озеро потемнело, вышло из берегов, как тесто из кастрюли. Замолкли лягушки. Садились у берега на ночовку перелетные гуси, утки, лебеди. Море все чаще перекатывало в озеро бурные волны. Сазан, отъевшийся за лето, жирный, неповоротливый, спрятался в глубине. Наступила зима, дождливая, теплая, как осень в средней полосе СССР.
Антон, притащился ко мне однажды утром, громыхая на лестнице веслами.
— Идем рыбу ловить…
— Чем?
— Руками. Лучший способ ловли.
Через час мы подошли к третьему озеру Нурие-Гель. Игнат ждал нас у лодки. Два-три движения — весла в уключинах. Мы тронулись.
Я в первый раз испытывал это своеобразное удовольствие. Надо было перегибаться через борт. Руки с засученными рукавами пошире обхватывают. под водой ближнюю пловучую кочку. Поднимают ее. Среди кишащих бокоплавов, щиповок, плавунцов золотеют бока небольших сазанов. Продрогший, мокрый, я с жадностью хватаю скользкую рыбу и бросаю ее в лодку. Для равновесия лодки с другого борта перегибается Игнат, подхватывая новую кочку. Антон гребет рулевым веслом.
— Стой!.. Держи!..
Я, оглянулся. Позади меня Игнат совсем перегнулся через борт, прижимая к груди чудовищный пук мокрой зелени. Вдруг… ляп, ляп — огромный золотистый хвост восьмикилограммового сазана забился, ударяя Игната.
— Не пускай!.. Держи!.. — взвизгнул Антон, бросаясь к Игнату.
Огромный золотистый хвост восьмикилограммового сазана забился, ударяя Игната…
В ту же секунду метнулись в воздухе четыре ноги. Перемахнув через борт, я шлепнулся лицом в холодную кочку и опустился на ил. Я глотнул пол-литра воды, кишевшей бокоплавами, взметнул ногами и через мгновение увидел над головой небо. В четырех метрах от меня плавали головы приятелей. Лодка качалась в отдалении.
— Не пускай!.. Не пускай!.. — визжал Антон.
— Держи! — ревел Игнат.
— Ух!.. Ух!.. — разносились крики над водой.
— Держи!… Под жабры хватай! Черт!.. Ушел!..
—Держи!… Под жабры хватай! Черт!.. Ушел!..
Как по команде, мы заработали конечностями, направляясь к ушедшей лодке. Внезапно я почувствовал, что за ноги меня крепко держат подводные корни и стебли. Я скорее почувствовал, чем увидел, побелевшие лица приятелей. Антон быстро нырнул… вынырнул…
— Спа-а-си-и-ите!..
Борясь за жизнь в ледяной воде, я заметил, что Игнат стал нырять… Время исчезло. Тысячелетия проходили, пока я, рассекая воду, выбивался из мертвой хватки водорослей. Мою глотку сдавили спазмы. Захлебываясь, я отчаянно повторил предсмертную мольбу Антона:
— Спа-а-аси-и-те!..
Знакомая рука ухватила мой воротник.
— Не кричи… не болтайся! — советовал Игнат, подымая мои ноги. — Я еще Антона не вытащил…
Мы раздевались на берегу и выжимали одежду: я — молча, Антон— ругая сазанов. Игнат рассуждал о своей ловкости. Он, ныряя, перервал руками отдельные стебли водяных лилий и, вырвавшись, спас нас.
Сазан плавал в глубине озера…
Спустя три дня мальчишки рассказывали, что поймали в траве у берега третьего озера Нурие-Гель огромного сазана, полураздавленного, полуиздохшего от жира и старости. Они продали редкостную рыбу на базаре. Кто ее съел, я не знаю…
• • •