Кроме этого они обязали нас отдавать в Спарту половину того, что мы получаем от земли, а при погребении царей, геронтов и эфоров знатные мессенские женщины должны провожать их в последний путь с плачем. За счет наших слез жадные спартанцы экономят на профессиональных плакальщицах, здраво рассуждая, что нам так и так оплакивать свое рабство.
Вот что я хотел рассказать вам о той войне, в которой мы, не проиграв ни одной битвы, потеряли свободу. Хотите ли вы спросить меня о чем-либо? Потому что потом будет мой черед спрашивать вас.
— Что стало с Ликиском и дочерью? — спросил Финтас.
— За пару лет до конца войны, когда еще чаша весов склонялась в нашу пользу, дочь Ликиска умерла, — сказал Дамис. — Ликиск каждый день ходил на ее могилу, об этом скоро проведали аркадские лазутчики, следившие за делами в Спарте, и, устроив засаду, легко пленили его, а потом выдали нам. Ликиска привели в народное собрание. Он не считал себя предателем родины — наоборот, утверждал, что, погибни его дочь, не был бы исполнен оракул, и погибла бы Мессения. Но народ, вспомнив судьбу Аристодема и муки раскаянья, которые он терпел тринадцать лет, требовал казни Ликиска. Тогда вперед вышла главная жрица Геры и созналась, что именно она отдала своего ребенка жене Ликиска на воспитание. Народ постановил, что Ликиска лучше простить, чем наказать, а жрицу лишить сана: по древнему закону, если у жрицы умирает ребенок, она больше не может служить богам. Когда Ликиск умер, мы забрали кости его приемной дочери из Спарты и похоронили вместе с ним, хотя это и было нелегко. Ведь спартанцы ставят памятники только павшим в битвах, остальные могилы у них безымянные.
— А у пас есть лазутчики, как у аркадцев? — спросил Феокл.
— Есть, — ответил Дамис, — есть и лазутчики, и друзья. Но их мало. Сведения стоят денег, а наши деньги тратят спартанцы.
— Как в ту войну использовалась конница? — спросил Аристомеп.
— Никак, — ответил Дамис. — Во всяком случае, в битвах.
Один раз мы послали сорок всадников, посадив их ногами на одну сторону, чтобы, доскакав, они спрыгнули и бросились в атаку. Но толку от этого не было. Все они погибли, когда уперлись в фалангу. Отличная конница у фессалийцев, по вряд ли в обозримом будущем они пойдут войной на лакедемонян. Что им делить? А время колесниц прошло.
— У спартанцев хорошие всадники? — спросил Эвергетид.
— Что ты! Одни калеки. С таким же успехом их можно послать в бой на волах или козлах, — ответил Дамис и после затянувшегося молчания сказал: — А теперь ваш черед сказать, что мы делали не так. В грядущем нельзя повторять ошибок, если хочешь избавиться от спартанцев.
«Сиди тут Ксеиодок, — подумал Аристомеп, — он бы сказал: «Ту войну проиграли не мы и выиграли не спартанцы, ее вы играли Дельфы. Слушали бы поменьше всякое пифийское бабье, наглотавшееся всякой дряни и нанюхавшееся испарений серы, давно бы царствовали в Пелопоннесе»».
Дамису отвечали так:
— Нельзя давать Спарте повода для провокаций.
— Нужно нападать первыми. Нужно сражаться на спартанской земле.
— Их свободе ничто не угрожало, они бились хладнокровно и грамотно. А наши покидали строй без команды, выходили вперед и погибали, показывая вражеской фаланге безрассудную храбрость.
— Спартанцы брали измором, мы же надеялись решить дело одной битвой. Но можно выиграть десять битв, а в одиннадцатой проиграть страну. В долгой войне побеждает терпеливый и выносливый.
— В долгой войне побеждает богатый и запасливый, побеждают деньги. Нужно подумать, где их взять, занять, или у кого отнять.
— Если мы отпадем, спартанцы будут жить за счет периэков, чуть похуже, но как ни в чем не бывало. Следовательно, периэки должны или умереть или уйти из Пелопоннеса. Спарта со всех сторон окружена врагами, нашими союзниками, флота почти нет. Колонии, которые они вывели на Крит, сами бедствуют и их не прокормят. Нужно поставить спартанцев в такую ситуацию, чтобы они меняли свое оружие на наш хлеб.