И все шло так, как условились эти двое негодяев. Банкир позабыл о своем постановлении и из любезности сделал распоряжение о выдаче денег именно в условленный час, а Проспер пообещал, что деньги к назначенному времени будут уже на месте.
Уверенность в успехе сводила Луи с ума. Он считал часы и минуты. Наоборот, Рауль становился все печальнее и печальнее. Размышления о предстоящем деле раскрывали перед ним всю его гнусность.
Рауль был настоящим бандитом, смелым, ужасным во всем, что касалось исполнения его алчных желаний. Он мог красть с веселым видом, мог пырнуть своего врага кинжалом из-за угла и после этого спокойно спать, но он был молод.
Он был молод, и порок еще не успел проникнуть в него до мозга костей; испорченность еще не настолько поработила его душу, чтобы заглушить в ней последние остатки благородных чувств.
И его решимость, такая твердая накануне, все ослабевала по мере того, как приближалась решительная минута.
— Ты боишься? — спросил его Кламеран, с беспокойством следивший за его внутренней борьбой.
— Да, — отвечал Рауль. — У меня нет твоей силы воли и я боюсь.
— Как! Ты? Мой ученик, мой друг? Это невозможно! Черт возьми, бодрись! Побольше энергии, еще один взмах веслом — и мы у берега. Это нервы. Пойдем обедать, стакан бургонского тебя подправит.
И они отправились на бульвар, зашли в один первоклассный ресторан, в котором часто бывали, и потребовали себе отдельный кабинет.
Но напрасно Луи старался быть веселым: он не мог развеселить своего товарища.
Рауль оставался мрачным и бледным. В кабинете пробило восемь часов.
— Пора! — сказал Луи.
Рауль побагровел, зубы его застучали. Он хотел встать и не мог. Ноги отказались ему служить.
— Ах, я не могу! — воскликнул он с болью и отчаянием.
Огонь сверкнул в глазах у Кламерана. Неужели всем его комбинациям суждено пропадать даром? Но он овладел собой, сообразив, что малейшая вспышка может погубить все дело. И он быстро позвонил. Пришел слуга.
— Бутылку портвейна, — обратился к нему Кламеран, — и бутылку рому!
Слуга подал, Луи налил в большой стакан того и другого, смешал и поднес Раулю.
— Пей! — сказал он.
Одним глотком Рауль осушил стакан. Затем он встал и, стукнув кулаком по столу, воскликнул:
— Идем!
Но, не сделав и двадцати шагов по бульвару, он почувствовал, что энергия, вызванная в нем алкоголем, оставляет его.
И он взялся за руку Кламерана.
— Помни хорошо о том, что мы придумали, — сказал ему Кламеран. — Главное — уметь войти. От того, с каким видом ты войдешь, зависит все! Пистолет с тобой?
— Да, да, оставь меня…
Очутившись у дверей дома Фовелей, Рауль почувствовал новый упадок сил.
— Бедная женщина! — воскликнул он. — Несчастный тот человек, которому я только вчера еще пожимал руку, а сегодня уже подтолкну на гибель!.. Ах, как это подло, как подло!
— Да ну же! — оборвал его Кламеран со злобой. — Я, кажется, в тебе ошибся!
Но в это время низменные инстинкты взяли над Раулем верх, он подбежал к двери и позвонил. Ему отворили.
— Тетя дома? — спросил он у лакея.
— Барыня одна, в своем будуаре, — отвечал слуга.
Рауль стал подниматься наверх.
Глава XX
Кламеран сказал Раулю:
— Главное — это уметь войти. Сам твой вид должен оказать такое действие, чтобы не нужно было больше никаких объяснений.
Но это предупреждение оказалось излишним.
Войдя в будуар, Рауль был так бледен и так расстроен, его глаза выражали такое замешательство, что, увидев его, госпожа Фовель не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть:
— Рауль!.. Какое еще несчастье?
Звук этого голоса, полный нежности, произвел на молодого бандита впечатление электрического удара. Дрожь пронзила его с ног до головы. Но он не оробел. Луи не ошибся: Рауль вошел в свою роль, он был на сцене, самоуверенность вернулась к нему, его плутовская натура одержала верх.
— Меня, мама, постигло несчастье… — отвечал он. — Но это уж последнее!..
Госпожа Фовель никогда еще не видала его таким. Взволнованная, вся затрепетав, она поднялась с места, подошла к нему и, посмотрев ему прямо в глаза, старалась прочитать в них всю его душу.
— В чем дело? — настаивала она. — Рауль, мой сын, отвечай же!