— Такъ вы… вы… преступникъ? — ослабѣвшимъ голосомъ спросилъ Адамсъ.
— Да, какъ и ты, я полагаю. Развѣ я былъ бы здѣсь, если бы не былъ преступникомъ.
— Я полагалъ, что вы, можетъ быть, просто эксцентричный человѣкъ…
Неизвѣстный глухо разсмѣялся.
— Да, это было бы, пожалуй, чуточку эксцентрично пробраться въ чужую квартиру ночью только для того, чтобы позабавить себя рискомъ быть принятымъ за грабителя, не правда ли? Но повѣрь мнѣ, что меня привела сюда не эксцентричность, а сам й хладнокровный и обдуманный разсчетъ. А теперь, когда я уже здѣсь, признаюсь, ты возбудилъ во мнѣ любопытство, и я хочу удовлетворить его. Я задамъ тебѣ рядъ вопросовъ, на которые прошу тебя отвѣтить. Въ матерьяльномъ отношеніи ты, повидимому, хорошо обезпеченъ, не такъ ли?
— Да.
— И у тебя конечно, не мало друзей?
— Да, не мало.
— Значитъ, если у тебя есть что-либо на совѣсти, то содѣяно оно было не теперь въ послѣдніе годы, а когда-нибудь раньше? Очень многія преступленія не представляютъ собою соблазна для людей матерьяльно обезпеченныхъ, какъ, напримѣръ, грабежъ, воровство, вымогательство или даже самая простая недобросовѣстность. Слѣдовательно, то, что ты сдѣлалъ, или то, чего ты не сдѣлалъ, а долженъ былъ сдѣлать, — преступное дѣяніе, которое мѣшаетъ тебѣ теперь спать, — было совершено тобою давно, уже много лѣтъ тому назадъ. Да?
— Да, — подтвердилъ Адамсъ, чувствуя, что ему не подъ силу воздержаться отъ признанія.
— Какъ видишь, — продолжалъ голосъ, — я до извѣстной степени философъ въ этомъ отношеніи; меня интересуетъ самый процессъ преступности, въ мозгу, т. е. вліяніе ея на мысли и совѣсть человѣка, до и послѣ преступленія, въ тѣхъ случаяхъ, конечно, когда совѣсть еще не совсѣмъ заглохла. Въ данномъ случаѣ, она еще, повидимому, жива?
— Я жалѣю только о томъ, что она не всегда была жива, — простоналъ Адамсъ.
— О, такого рода пожеланіе является только у тЬхъ преступниковъ, которые вступили на путь порядочности; остальные же благословляютъ свою совѣсть за то, что она спитъ непробуднымъ сномъ.
Адамсъ явственно слышалъ, какъ его собесѣдникъ придвинулъ свой стулъ ближе къ его кровати.
— Какъ я уже сказалъ тебѣ, я самый подходящій человѣкъ для роли исповѣдника, а потому скажи мнѣ, какъ давно совершено было то преступленіе, которое теперь безпокоитъ тебя.
— Мнѣ кажется, что это произошло съ того времени, когда я увидѣлъ, что обезпечилъ себя отъ нужды и пріобрѣлъ уваженіе своихъ ближнихъ.
— И вотъ тогда-то и заговорила твоя совѣсть? А теперь нужно ее угомонить, не правда ли? И послѣ того ты будешь жить спокойно и беззаботно. Такъ. Ну а теперь посмотримъ, не могу ли я помочь тебѣ въ этомъ. Когда же именно совершилъ ты свой проступокъ?
— Да почти двадцать лѣтъ тому назадъ.
— А противъ кого?
Неизвѣстный задавалъ всѣ эти вопросы тономъ довѣреннаго друга, изъ чего можно было заключить, что онъ ни мало не сомнѣвался въ томъ, что лежавшій въ постели человѣкъ станетъ отвѣчать ему какъ на духу. И въ самомъ дѣлѣ, Адамсу даже и въ голову не пришло воспротивиться этому безцеремонному допросу или хотя бы утаить отъ этого человѣка что-либо. Казалось, будто этотъ забравшійся въ чужую квартиру неизвѣстный загипнотизировалъ его, подчинивъ его всецѣло своей волѣ.
Сѣвъ на постель и подобравъ ноги, онъ обхватилъ обѣими руками свои колѣни и въ такомъ положеніи принялся послѣдовательно разсказывать исторію своего преступленія. И странно: за все это время онъ ни разу не попробовалъ заглянуть въ лицо человѣка, сидѣшаго неподвижно у его изголовья и принимавшаго молча его исповѣдь. Онъ какъ будто опасался прогнѣвить этимъ неизвѣстнаго, который, несмотря на то, что ни словомъ, ни дѣйствіемъ не прибѣгалъ по отношенію къ нему ни къ какимъ угрозамъ, кромѣ перваго предостереженія не звать на помощь, — уже однимъ своимъ присутствіемъ здѣсь выражалъ нѣмую угрозу, съ которой нельзя было не считаться.
— Только проживъ съ полстолѣтія, человѣкъ обогащается мудростью и опытомъ, а двадцать пять лѣтъ тому назадъ я былъ глупъ и не разуменъ, — началъ Адамсъ и замолкъ.
— Каждый изъ насъ былъ глупъ лѣтъ двадцать назадъ, — замѣтилъ неизвѣстный; — что же изъ того?
— Да, можетъ быть и такъ, но все же не столь глупъ, какъ Адамсъ. — возразилъ кающійся.
— Это, вѣроятно, ваше имя, не такъ ли?
— Да, меня зовутъ Крэнъ Адамсъ— и я могу сказать, что это имя уважаемое и почтенное въ той части Лондона, гдѣ я живу.