Кстати, то, что речь идет именно о Земле, о каком-то альтернативном варианте, ее развития, понимаешь не сразу. Лишь какое-то время спустя начинаешь осознавать, почему наряду с вымышленными странами Норланд и Норгай в произведении встречаются Индия, Кавказ и Франция, а наряду с богиней любви Амритой и богом войны Гунгурдом — обезьяний царь Хануман (ему и приписывается создание этого мира). Порой писатель обыгрывает тему «альтернативности» на манер заправского постмодерниста: в книге действует владелец замка Снегард, которого зовут Фирн дер Наст; персонажи говорят цитатами из «Собаки Баскервилей» и «Песни о буревестнике». Использован в романе и миф о Прометее, который пересказан почти полностью (хотя и утверждается, что второе имя данного небожителя — Гильгамеш). Логиновский Прометей тоже подарил людям огонь и тоже принял мученическую смерть на скале. Правда, сделал он это не из альтруизма, а ради того, чтобы подточить силы «коллег» — других богов, от которых он задумал избавиться… У его последователя Иста меркантильности не было ни на грош. Юноша руководствовался исключительно соображениями абстрактной справедливости: ему не нравилось, что злые и мелочные небожители вкупе со своими земными помощниками (магами) распоряжаются человеческими жизнями по собственному усмотрению. Однако Ист совершил ту же ошибку, что и Прометей: научив людей мастерить пушки и пистоли, он лишь умножил страдания несчастных и укрепил божественную власть. Впрочем, ему все-таки удалось отыскать то оружие, против которого всемогущие тираны оказались бессильны, — и этим оружием стало печатное слово. Овладевшие грамотой начинали читать, начинали мыслить — и все реже вспоминали о молитвах…
Интересно, что мотив богоборчества появился в «Земных путях» не случайно. По мысли писателя, выраженной в его статье «Русская фэнтези — новая Золушка», которая была опубликована в прошлом году, богоборчество — одна из «родовых черт» фэнтезийной литературы. С психологической точки зрения это вполне объяснимо: если небожители — те же люди (пусть бессмертные, пусть наделенные какими-либо мистическими умениями), то мириться с их всевластием нет никакого резона. А если дела обстоят по-другому? Как, к примеру, вписывается в предложенную схему бескорыстный и, в общем-то, незлобивый Хануман — существо явно неземного происхождения? Нет, друзья, и в литературе, и в мироздании все несколько сложнее.
Александр РОЙФЕ
Критика
Рецензии
Лев Вершинин
Сельва не любит чужих
Москва: ЭКСМО, 1999. — 544 с.
(Серия «Абсолютное оружие»). 13 000 экз. (n)
Одесский историк, писатель и поэт Лев Вершинин любит играть в политику. Как в жизни, так и на страницах своих книг. Практически в каждом романе его герои стоят перед выбором, решая проблему цели и средств. Понятно, что при политическом подходе цели, как правило, побеждают — ведь идея «сильной руки» всячески культивируется автором.
Двадцать четвертый век. На Земле медленно умирает президент Галактической Федерации — человек, положивший все силы на ее создание, пусть и не всегда достойными средствами. А за еще не освободившийся престол уже начинается закулисная борьба. Центром борьбы становится заштатная планетка Валькирия — единственная подходящая для строительства «прыжкового» космопорта, главного фактора, способного удержать пошатнувшееся единство Федерации.
Все смешалось на Валькирии: дикари, бандиты, строители, десантные войска, неуступчивые первопоселенцы… И вот в эту «кашу» после катастрофы учебного звездолета попадает космодесантник-стажер Дмитрий Коршанский, внук президента Федерации. Поначалу наивный мальчишка-курсант практически становится негласным вождем спасшего его племени дгаа и вынужден начать политические игры.
Сюжетно роман разбит ка множество параллельных историй. Каждая из них отличается не только героями и местом действия, но и речевыми характеристиками. Вершинину хорошо удалось стилистически разделить сюжетные линии. Тщательно выписанные обряды и религия народа дгаа, украинизированный текст при описании культуры поселенцев-унсов, достоверность нравов, царящих как в притонах бандитов, так и в коридорах власти — все это придает особый колорит роману. Поначалу вязкое повествование медленно, но верно затягивает и не позволяет оторваться от текста.