В пятницу, 20 июня, они вместе ходили на собрание в Цуцнев. Василия там недавно избрали депутатом сельского Совета. Он сделал небольшой доклад о международном положении, говорил просто, понятно, приводил интересные примеры. Цуцневскне крестьяне, всего два года жившие при Советской власти и многого не понимавшие, слушали молодого политработника внимательно, удивленно качали головами, задавали бесхитростные вопросы. Потом друзья танцевали с девчатами перед хатой, служившей клубом, и засветло вернулись на свои заставы. Прощаясь на перекрестке дорог, среди ржаных полей, и отправляясь на свою заставу, называвшуюся Выгаданкой, Михаил спросил:
— Что будешь сейчас делать, Василь?
— Попарюсь в баньке, а потом сяду за письма к своим в Малоярославец, — ответил Василий и, чуть погрустнев, добавил: — Что-то в последнее время ноет у меня сердце. Не случилось ли что с мамой… Знаешь, люблю я свой городишко… Бывал много раз в Москве, жили мы с тобой в Ленинграде — уж что может быть лучше этих городов, а Малый мне ближе, родней. Отпустят со службы — свезу тебя к себе. С сестрами познакомлю. Надя хорошая девушка, мы с нею дружим. Тишина у нас там, сады вишневые кругом, речка замечательная. А леса — красота! И родни у меня там немало — тоже по ней соскучился… Да, Миша, чем старше мы становимся, тем больше видим и понимаем, тем ближе нам родная сторонка… Жизнь за нее отдать не жалко!..
Это были последние слова, какие Каретников слышал от своего друга.
5
Тихо было в комнатах двухэтажной бревенчатой казармы, где по-солдатски крепко спали свободные от дежурства пограничники. Только легкий храп да спокойное дыхание спящих слышалось в темных спальнях. Уже перед рассветом забылся легким сном Василий Петров. Политрук Колодезный сдавал экзамены во Львове, и его молодой заместитель Петров наравне с начальником заставы чувствовал возросшую ответственность. Он хотел не спать до рассвета, поэтому и отдался воспоминаниям детства, но незаметно для себя все же заснул. Когда стало совсем светло, неясное беспокойство, какой-то необъяснимый шум заставили его очнуться и открыть глаза.
Койки, белые подушки, треугольнички салфеток на тумбочках, широкие рамы портретов на стенах, небольшой столик с графином — все как обычно, привычно для глаз.
“Надо одеться”, — подумал Василий, сбрасывая простыню.
Одеваясь, он прислушивался, но, кроме шелеста гимнастерки и скрипа ремня, ничего не слышал. Но вот за рекой вдруг загудели моторы. Сначала слабо, потом все громче, назойливей. Постепенно это далекое гудение покрыл медленно нараставший грозный гул. Он рос, заполнял все вокруг, переходя в тягучий монотонный рев.
“Самолеты идут! — с забившимся сердцем определил Василий, застегивая последние пуговицы на гимнастерке. — Множество самолетов… Провокация!..”
— Тревога! — крикнул он не совсем уверенно, все еще не веря в провокацию и в душе надеясь, что этот рев и шум пройдут мимо, вдоль границы и не затронут ни его, ни белой мирной комнаты.
В тот момент, когда ревущие в небе бомбардировщики прошли над рекой, в окна казармы ударила мерцающая вспышка света и невдалеке раздался мощный залп. Вслед за ним, сотрясая землю, вблизи и вдали загрохотали взрывы. С жалобным звоном посыпались стекла, сорвались со стен тяжелые рамы, рухнули с потолка куски штукатурки, И тотчас за окном пронзительно и тревожно запела труба.
— Тревога! Тревога! — громко закричал Петров. — Быстро одеваться!..
Будто налетевшим шквалом сдуло бойцов с коек.
— Застава, в ружье! — раскатисто прокричал внизу начальник погранзаставы лейтенант Репенко.
Он тоже не спал в эту ночь. Его заместитель вместе с политруком Колодезным был во Львове, а он, предупрежденный начальником одной из соседних застав, куда позвонил майор Бычковский, всю ночь просидел за столом, ощущая приближавшуюся опасность. Ему хотелось что-то предпринять, поднять бойцов, расставить их вдоль своего участка границы, выдвинуть к самой реке пулеметные гнезда. Но он помнил строгий приказ: не поддаваться на провокации, и поэтому, кроме посылки дополнительных нарядов, ничего не мог предпринять. Обошел спальни, проверил посты, а потом сидел и разбирал деловые бумаги. Когда на западе прерывисто заревели моторы, он быстро сложил документы в сейф и сбежал вниз. В это время и ударили за рекой пушки.
В разбитые окна казармы глядело светлое утреннее небо. Комнаты были наполнены пылью от обвалившейся штукатурки. Оставшиеся кое-где в рамах обломки стекол звенели и дрожали. Петров и несколько бойцов подбежали к окнам и на секунду оцепенели, потрясенные увиденным.