Бианта молчала. Молчанием она закрывалась от него, как щитом, хотя знала: достаточно одного слова, и все барьеры рухнут.
Мартин поднял руку, замер на мгновение, снова опустил.
— Я хотел поговорить с тобой хотя бы один раз. Поговорить до того, как уеду в Сильвербридж…
Бианта не выдержала и улыбнулась. На лице Мартина появилась ответная робкая улыбка. Сейчас он выглядел почти так же, как тот семилетний мальчуган, и все же… Все же Бианта по-прежнему ему не доверяла. Смутное подозрение, что Мартин знает способ нарушить данную Вьетрэ клятву, не покидало ее. Бианта знала коварство Императора. Он вполне мог послать Мартина в Пограничье, чтобы тот, втершись в доверие к лорду Вьетрэ, погубил его с помощью какого-нибудь хитроумного плана. Или проще: Мартин явился сюда, чтобы предать свою мать, которую он однажды уже бросил — или она бросила его; как было на самом деле, Бианта сказать не могла. Уже не могла…
— Что ж, поезжай, — сказала она, стараясь, чтобы в ее тоне не было ни обещания, ни угрозы. Затем она повернулась и, не прибавив больше ни слова, пошла прочь, оставив его одного ждать рассвета.
Четыре дня спустя Бианта, бессильно опустив руки, стояла перед своим книжным шкафом, и только взгляд ее с лихорадочной торопливостью скользил по полкам, прогибавшимся под тяжестью рукописных фолиантов, посвященных различным аспектам математической магии. Одни были написаны убористым, угловатым почерком демонов, другие — изысканной, с росчерками вязью Пограничья. Бианта просмотрела их все, но так и не нашла решения мучившей ее проблемы. И все же она была уверена, что подсказка где-то там, на одной из пожелтевших от времени страниц, вот только на какой?… И снова — в который уже раз — Бианта пожалела, что не наделена способностями к магическим дисциплинам, которые опирались бы не на заученные наизусть выверенные доказательства и строгие теоремы, а на вдохновение, импровизацию, интуицию. Впрочем, насколько ей было известно, Пророчество не поддавалось и этим наукам.
Ах, если бы проблему можно было решить прямым перебором вариантов, подумала Бианта и вдруг застыла, пораженная новой мыслью. Пророчество описывало отнюдь не идеальные миры, с которыми она привыкла иметь дело. В нем были переплетены реальные события, являющиеся результатом взаимодействия, столкновения демонов и людей между собой и друг с другом. Это обстоятельство обуславливало особую сложность причинно-следственных связей. Даже придворный астролог как-то признался ей в частной беседе, что его предсказания точны, лишь покуда они не имеют никакого отношения к людям. По его словам, влияние человеческого фактора не поддавалось практическому анализу и способно было испортить самым тщательным образом составленный прогноз. Ту же ошибку допустила и она, когда попыталась привести к линейному виду такую сложную вещь, как поэзию.
Эвергардский казначей как-то упрекнул ее в том, что она изводит на свои исследования слишком много бумаги, и хотя он просто шутил, с тех пор Бианта старалась расходовать драгоценный материал как можно экономнее. В результате в одном из ящиков ее стола скопилась довольно толстая стопка чистых листов. Сейчас она достала их и, положив на стол, развернула Пророчество. Немного поразмыслив, Бианта достала из шкафа трактат Сариэли «Об умозрительных построениях, заклинаниях и вещах еще более странных» и открыла на одной из закладок, чтобы освежить в памяти стихотворение из четырехсот строф: Сариэль Рисская на полном серьезе считала себя поэтессой. Над этой книгой, полной искусно выполненных гравюр, тщательно прорисованных схем и сложных графиков, которые сама Сариэль называла «патологемами» из-за их непредсказуемого и необъяснимого поведения, Бианта просидела несколько вечеров, но уверенности в том, что она все поняла правильно, по-прежнему не было.
Да, как и в самом начале своего исследования, Бианта могла опираться только на законы симметрии — единственные правила, которые действовали и в мире чисел, и в мире людей. Симметрия определяла положение черных и красных фишек на клетках шахматной доски; симметрия придавала изысканную форму стихотворению, которое начиналось и заканчивалось одним и тем же четверостишием; симметрия лежала в основе музыкальной пьесы, в которой повторялась одна и та же последовательность звуков. Раздумывая над этим, Бианта припомнила песню, которую странствующие менестрели исполняли в Большом зале Эвергарда примерно неделю назад. Голоса один за другим вплетались в общий хор, который, в свою очередь, повторял партию каждого певца, но уже в другой тональности. Это напоминало и отражение в зеркале, и «патологемы» Сариэли, где каждый пропорциональный отрезок вызывал появление сразу нескольких подобных отрезков, уже не укладывавшихся в общую закономерность.