Л. Л. Васильев (1910), стараясь объяснить характер различия звучания гласных на месте ѣ и е, пришел к заключению, что в Москве до XVII в. должно было отсутствовать смягчение согласных перед гласным на месте е, ь, а гласный на их месте звучать как [е͡и] и обязательно присутствовать мягкость согласного перед гласным на месте ѣ, который должен был звучать как [и͡е]. Другими словами, должно было произноситься дʼи́͡ела или дʼе̂́ла, но сʼе́͡ила или сʼе́ла, примерно так, как произносятся эти звуки и сейчас в церковнославянском чтении, в котором отсутствует результат перехода [е] в [о] перед твердыми согласными, чего никак не могло быть в живом языке Москвы в XVII веке, если учесть данные исследования московских памятников XV, XVI вв. К. В. Горшковой (1968) и Е. Ф. Васеко (1973).[1]
Обычно интересные и достоверные данные об истории языка и отдельных языковых явлениях дает совокупность результатов изучения памятников письменности и живых говоров, если они относятся к одному и тому же языковому объекту. При этом даже при условии единства объекта исследования не всегда возможно восстановить исторические корни и процессы явлений, если исходить из данных только одного современного говора, утратившего видимые следы прошлого состояния. Так, современный московский говор, если его рассматривать изолированно, не содержит следов процесса, связанного с утратой ⟨ѣ⟩ как особой фонемы. Кроме этого, каждое частное явление должно быть рассмотрено с точки зрения той системы, в которой оно функционирует. Особенно обязательно это должно соблюдаться по отношению к фонеме ⟨ѣ⟩ (Васеко, 1973). Противостоит ли она фонеме ⟨е⟩ в одном и том же сильном положении, различает ли она в этом положении значения слов? Если она — ⟨ѣ⟩ — как различитель значения слова, находится в одном ряду с другой фонемой — ⟨е⟩, — то непонятно, почему в сильном положении начинается сам процесс слияния ее с ⟨е⟩ и процесс утраты ⟨ѣ⟩ как фонемы.
К сожалению, и статья Л. Л. Касаткина «Утрата ⟨ѣ⟩ в связи с процессом монофтонгизации дифтонгов в русском языке» (1991) не отвечает на этот вопрос. Сама статья убедительна и значительна в отношении тех говоров Вологодской, Калужской и Тверской областей, которые рассматривает Л. Л. Касаткин и в которых до настоящего времени отмечаются следы былого различения гласных фонем ⟨ѣ⟩ и ⟨е⟩. Но сам процесс «монофтонгизации дифтонгов» в качестве единственной причины утраты противопоставления ⟨ѣ⟩ и ⟨е⟩ в русском языке не может относиться ко всем говорам, а тем более к говору Москвы. По сути, предположение Л. Л. Касаткина о подобном процессе слияния ⟨ѣ⟩ с ⟨е⟩ повторяет предположение Л. Л. Васильева о характере различения в речи [ѣ] и [е] и не может относиться к прошлому языку Москвы именно потому, что не учитывает наличия в ее говоре [ʼо] на месте е перед твердыми согласными (Горшкова, 1968; Васеко, 1973), изменившего фонологические отношения между бывшими ⟨ѣ⟩ и ⟨е⟩.[2]
Мнение о наличии в Москве чуть ли не до XVIII в. особой фонемы ⟨ѣ⟩ (под ударением) утвердилось в науке и было всеобщим. Этому способствовало то, что согласно «Опыту диалектологической карты русского языка в Европе» (Дурново и др., 1915), говор Москвы считался переходным с северновеликорусской основой и южновеликорусским наслоением и трактовался из-за смешанного населения Москвы как койне. Тем самым говор Москвы лишался своей исторической исконной диалектной основы, общей с другими говорами Ростово-Суздальской земли, изолировался от них и терял с ними органические связи и общую основу тех новообразований, которые стали характерными для всех них и имели общую судьбу при реализации ⟨ѣ⟩. Именно они, общие новообразования говоров Великого московского княжества, послужили основой для образования как собственно русского языка, так и литературного, который при этом консолидировал в себе традиции письменного языка и местный диалект — устную речь Москвы — центра зарождающегося русского государства. Поэтому изменение и расширение понятия диалектной принадлежности Москвы открывали возможность использования новых диалектных данных о процессах, связанных со статусом ѣ в этих говорах и разрывали замкнутый круг источников, ограниченный письменными памятниками.
Новые диалектные данные представил Диалектологический Атлас русского языка — ДАРЯ (1986), — составленный по единой программе на основе разработанного Р. И. Аванесовым учения о противопоставленных членах диалектного языка. Данные ДАРЯ позволили составить карту диалектного членения русских говоров на строго синхронном принципе, а также увидеть их историческую основу, отраженную в диалектных зонах (Захарова, Орлова, 1970, с. 44).
1
По данным К. В. Горшковой, к фонетическим явлениям XV в. относится: наличие парных по твердости—мягкости и глухости—звонкости согласных фонем, отвердение ряда исконно мягких, не противопоставленных по этому принципу согласных (
2
Л.Л.Касаткин пишет: «В языке Москвы XVII — первой половины XVIII в. звуки на месте