Кроме этого, если в прошлом в сильном слоге происходили одни и те же фонетические изменения, независимо от ударения, то значит было не верно господствующее представление о двух этапах утраты ѣ в московском языке — сначала в безударном положении, потом под ударением (Филиппова, 1982; Обнорский, 1947; Сидоров, 1965), — что могло объясняться, возможно, особенностями и правилами письма, таким образом отражающими явления устного языка, в котором (т. е. в московском говоре) предударный слог стал уже не сильным.
Также ошибочным оказалось представление о совпадении в предударном слоге гласных на месте *е и *е̌ сначала в [е] (Сидоров, 1965), а потом о фонетическом переходе его в [ʼо] перед твердыми согласными, что, естественно, породило ошибочное представление о наличии ёканья во владимирско-поволжских говорах на месте не только *е, но и *е̌ (Скобликова, 1962) и послужило основой для теории В. Н. Сидорова (1966) об образовании умеренного яканья «как акающего слепка, отлитого по окающей модели». В этом в какой-то степени виноват П. С. Кузнецов — автор трактовки фонетического [о] на месте е и е̌ в предударном слоге владимирских говоров.[4]
Современные говоры центральной диалектной зоны показывают полное единство и единообразие гласных на месте старых, исконных *е̌ и *е, *ь без каких-либо рефлексов особого произношения гласного на месте ⟨е̌⟩: в московских и владимирских говорах перед твердыми согласными в соответствии с *е̌ и *е, *ь повсеместно произносятся [е] и [ʼо] в сильных слогах слова. Отступления от этого носят позднейшие однотипные, лексически ограниченные взаимозамещения фонем ⟨о⟩ и ⟨е⟩ в основах слов одного и того же парадигматического типа на месте исконных *е и *е̌ перед t, разные в акающих (Обнорский, 1947) и окающих (Скобликова, 1962; Образование…, 1970, с. 360—365) говорах. Они олицетворяют отношения двух самостоятельных фонем, имеющие не фонетический, а лексико-морфонологический характер, который обычно увеличивает число слов с фонемой ⟨о⟩ за счет фонемы ⟨е⟩ в однотипном по парадигме классе слов, для которых типичнее именно такое — с [ʼо] — произношение, напр.: [вʼо́д]ра, [вʼод]ра́ — как [сʼо́л]а, [сʼол]а́; ц[вʼо́л], ц[вʼот]у́т — как [нʼо́с], [нʼос]у́т и под. (Обнорский, 1947).
Частное различие между московскими и владимирскими говорами состоит в том, что в последних имеется больше условий для аналогических процессов при распространении [о] вместо [е] в 1‑м предударном слоге особенно для слов с постоянным ударением, типа двенадцать, и слов с постоянным ударением при словоизменении, имеющих в своем составе [ʼо] на месте *е. Например, по аналогии с бо[јов]о́й произносятся [сʼод]о́й, [нʼом]о́й, [слʼоп]о́й, [гнʼод]о́й; во[јов]а́ть → о[дʼов]а́ть, по[спʼов]а́ть и под. При этом в говоре всегда остаются слова с [е] в соответствии с *е̌, не имеющие образца с [о] в данном типе слов: [дʼел]а́, [мʼес]та́ и под. В отдельных владимирско-поволжских говорах подобная аналогия может охватывать значительное количество слов (Скобликова, 1962) (с чем и связана ошибка П. С. Кузнецова).[5] Но несмотря на это сама суть отступлений от [е] к [ʼо] однотипна во всех говорах центральной диалектной зоны. Она исключает в них наличие и действие особой фонемы ѣ и объясняет отступления особенностями словоупотребления современной пятифонемной системы московского типа. Это чисто лексико-фонологическое явление отмечается только в говорах центральной диалектной зоны, где оно зародилось, и может свидетельствовать о результатах действия этой фонологической системы в говорах с сильным предударным слогом.
4
Убеждение о фонетически закономерном [ʼо] на месте *
5
Этому вопросу специально посвящены: карта фонетического выпуска ДАРЯ, №4, составленная К. Ф. Захаровой, ее же: глава в «Образование…» (1970, с. 360—367) и статьи «Об основе умеренного яканья в восточных среднерусских говорах» и «К вопросу о ёканье» (Захарова, 1981, 1985).