— Какого черта? — рявкнул Завадский. — Чайкин, это ты ей сообщил?
— Нет, я просто проходила мимо, — сказала Екатерина Андреевна.
— Вот и шли бы дальше. Что вам здесь надо?
— Послушайте! — звонко, хотя и дрожащим голосом воскликнул Фрайман, даже слегка привстав. — Как вы позволяете себе разговаривать с женщиной?
— С женщиной? — Завадский чуть не поперхнулся. — Вы это называете женщиной? Это что угодно: палка в колесе, ячмень на глазу, типун на языке, заноза в пятке… но только не женщина. И вообще, какого черта вы вмешиваетесь? — огрызнулся он на вновь поспешно севшего на стул Фраймана.
— Вы еще забыли про геморрой, Завадский, — не переставая улыбаться, произнесла Романова. — А теперь потрудитесь перекрыть поток своих извечных мерзостей в мой адрес и извольте выслушать крайне важную информацию.
— Говорите, — с трудом сдерживая рвущуюся наружу ярость, ответил Завадский.
— Это конфиденциально! — кивая на Фраймана, сказала Екатерина Андреевна и отступила за дверь.
Бормоча шепотом какие-то, вероятнее всего, очень нецензурные выражения, Завадский вышел за ней из кабинета.
— А я? — крикнул Чайкин и, вскочив из-за стола, выбежал следом.
— Ты почему подозреваемого оставил? — сердито спросил Завадский.
— Да куда он денется!
— А если в окно вылезет?
— Так ведь там решетки…
— Вы препираться будете или меня слушать? — напомнила о себе Екатерина Андреевна.
Завадский и Чайкин синхронно повернулись к ней. Во взгляде Чайкина сквозило жгучее любопытство. Завадский же свою заинтересованность умело скрывал, но Екатерина Андреевна знала его уже не первый год.
— Я так понимаю, что это и есть тот самый Фрайман? — понизив голос, произнесла Екатерина Андреевна и, не дождавшись ответа, продолжила: — Так вот, имеются сведения, полученные из достоверных источников.
— Из каких? — нетерпеливо перебил Чайкин.
— От коллег по работе этого бедолаги. Согласно этим сведениям, жена Фраймана была любовницей Мардасова.
Завадский бросил взгляд на Чайкина:
— Ты же опрашивал свидетелей. Почему я об этом узнаю не от тебя?
— Ну… — Чайкин замялся. — Я не… Никто ничего подобного не говорил. Может… Наверное…
— «Может», «наверное», — передразнил Завадский и снова обратил свой взор на Романову.
— Вы, Александр Александрович, зря так на Андрюшу, он же еще молодой мальчик.
— Он не мальчик, он сотрудник полиции. Или прикажете мне вас взять к себе в отдел вместо него?
— Я с вами работать ни за какие коврижки не стану, Завадский. Вы хам и грубиян, к тому же лишенный чувства такта и терпения.
— Зачем же вы тогда сюда заявились?
— Из чувства долга, — не моргнув глазом, ответила Екатерина Андреевна. — Узнала важную информацию и поспешила сообщить. В первую очередь Андрею, между прочим. То есть лейтенанту Чайкину, а не вам, Завадский, заметьте. Поскольку вы, ко всему прочему, еще напрочь лишены благородства. Итак, — продолжила она, теперь демонстративно повернувшись к внучатому племяннику, чем заставила Завадского заскрежетать зубами, — по всей видимости, Мардасов каким-то образом принудил жену Фраймана к интимной близости, об этом вся фирма знала и активно обсуждала в кулуарах. Так что, как видишь, у Фраймана, если он настоящий мужчина, был весьма откровенный мотив убить опозорившего его жену начальника. Хотя внешне он совсем не похож на душегуба.
— Это все? — сурово спросил Завадский.
— Пока да.
— Попрошу вас этим и ограничиться и больше не вмешиваться в расследование.
— Благодарный человек расценил бы это как помощь, а не как вмешательство. Но я не осуждаю вас. Как сказал Хосе Балу: «Благодарность — это прекрасный цветок, растущий из глубины души». А поскольку у вас, Завадский, нет души, то и вырасти там ничего не может.
— Избавьте меня от ваших нотаций и дайте нам работать, — сквозь зубы процедил Завадский, затаскивая Чайкина обратно в кабинет и закрывая дверь.
Едва Екатерина Андреевна, хмыкнув и дернув плечиком, повернулась, чтобы зашагать прочь, дверь снова приоткрылась.
— Гм! И спасибо за информацию, — нехотя прохрипел Завадский и снова скрылся в кабинете.
Екатерина Андреевна улыбнулась своей фирменной улыбкой, делающей ее сразу на несколько лет моложе:
— «Признательность — есть бремя, а всякое бремя для того и создано, чтобы его сбросить»[1].
Фрайман испуганно посмотрел на вернувшихся в кабинет полицейских, выражение лиц которых не сулило ничего хорошего. Чайкин снова сел за стол и раскрыл блокнот. Завадский опять принялся мерить комнату шагами, о чем-то напряженно размышляя.