Манекен, как-то неестественно согнувшись и болтая руками с таким видом, как будто он собирался броситься на четвереньки, пошел вперед. Тяжелые, мерные шаги его наполняли коридор странным шумом.
В самом конце у окна, выходящего во внутренний сад, направо оказалась большая дверь с надписью на зеленой доске: «Контора и к приемный покой». Широко распахнув эту дверь, Манекен заковылял назад, а Долянский очутился в просторной комнате, заставленной клеенчатыми диванами и креслами. Налево была другая дверь с надписью: «Контора», а направо — «Кабинет старшего врача». Очутившись один, в совершенно пустой комнате, Долянский затруднился было, куда направиться, но, прочтя надписи, отворил дверь кабинета врача, за которой слышался говор нескольких голосов. Это была несколько меньшая комната с громадным письменным столом у окна, украшенным наглухо вделанной чернильницей и воткнутым в нее пером. Кроме двух пепельниц, на этом столе, как и в приемной директора, ничего не было.
На диванах и креслах, тоже массивных и обитых клеенкой, в разных позах сидело человек семь. Это были врачи, собравшиеся поболтать до обхода. Двое — были старики; один длинный, худой как жердь, с мутными серыми глазами, другой лысый, толстенький, с массивнейшей золотой цепью на выпуклом животе. Остальные пятеро имели хотя не старые, но очень угрюмые физиономии.
За письменным столом, перекинув коротенькую ножку через подлокотник кресла, сидел худенький человек восточного типа, с глазами, напоминающими коринки[4], вставленные в голову булочного жаворонка; непомерно длинный, острый нос дополнял это сходство, а редкая всклокоченная растительность на голове походила на перья. Это был Иосиф Вальтерович Кунц.
При появлении Доля некого все удивленно смолкли, а он вскочил с кресла и быстро подошел к молодому врачу с таким видом, будто хотел преградить ему дорогу в глубь комнаты.
— Что вам угодно?.. Что прикажете?.. — закартавил он, беспокойно мигая черными глазками.
Долянский рекомендовался.
— A-а! Очень приятно!.. Очень приятно… садитесь… Господа, наш новый коллега!.. Садитесь, пожалуйста… Вы уже были у Карла Федоровича?
— Ага!.. Были!.. — продолжал он, не дав Долянскому ответить. — Хорошо-с… Садитесь, пожалуйста!..
Долянский давно уже сидел и потому не без удивления окинул глазами эту странную, тревожную фигурку.
— Долянский, здравствуйте! — сказал кто-то из глубины комнаты. Молодой врач быстро оглянулся, пригляделся и вскочил, радостно протягивая руки:
— Болотов?! Ты?! Какими судьбами?!
— Именно «судьбами», — ответил лохматоголовый гигант в очках и сильно ношенном костюме.
На это возражение несколько человек засмеялись, а Кунц, хихикая, стал потирать свои маленькие ручки.
— Да, брат, судьбы человеческие неисповедимы! — продолжал Болотов, потрясая руку товарища.
В эту минуту их связывали воспоминания школьной скамьи, где зародившаяся дружба была расторгнута теми путями судеб, которые, по мнению Болотова, неисповедимы.
Андрей Болотов на целую свою и тогда точно так же лохматую голову возвышался над классом. Он всегда сидел на последней скамейке и, запустив «пятерню» в свои лохмы, читал… вечно читал… но не романы, не повести с интересной завязкой, а какие-то странные книги и брошюры о «психологии функции мозга», о «границах нормального мышления» и тому подобном. Ловившие его с этим поличным учителя и гувернеры, раньше чем придумать взыскание за подобную контрабанду, долго и удивленно глядели на всклокоченного семнадцатилетнего философа, а иногда так-таки и забывали наказать его, заводя разговор об интересной теме брошюры.
Тогда Болотов оживлялся и начинал говорить. Долянский и теперь помнил эти диспуты. Как умно, как хорошо говорил он!
С товарищами Болотов не сближался; он, казалось, не замечал их, бродя в толпе, заложив назад свои могучие длани и вечно думая о чем-то.
К соседу по парте он сидел всегда спиной и менее, чем с кем-либо, обнаруживал желание сблизиться. С одним Долянским он иногда перекидывался фразами, но и то мало, а вот теперь вспомнил его почему-то и дружески трясет руку, хорошо и добро глядя в глаза.
Долянский потерял его из виду тотчас же по окончании гимназии. Слыхал он, что Болотов хотел поступить в медицинскую академию, но почему-то не поступил, а уехал за границу в Гейдельберг и вскоре совсем пропал.
— Садись-ка! — хлопнул по дивану Болотов. — Ну а ты как дошел досюда?..
Долянский в двух словах передал, как и что заставило его принять это место, но, говоря, вдруг заметил, что Болотов перестал его слушать и задумчиво глядел в одну точку.