Они обратили также большее внимание, нежели прежде, на то, что у него не хватало крайних суставов на двух последних пальцах левой руки и что на голове, у самого корня волос, у него виднелось несколько своеобразных белых шрамов.
— Как давно вы носите бороду и бакенбарды, господин Смит? — спросила мадам Бранд с самым радушным видом.
— Два года только, после того, как пара тяжких поранений заставила меня попытаться скрыть шрамы, — ответил невозмутимо избранник их сердца.
— Поранений? Так, значит, вы были на войне? — воскликнула фрекен Элин в горделивой надежде.
— Никогда, — ответил он глухо, погрузившись в скорбное созерцание кончиков своих изящных ботинок.
Вечером мать и дочь упали друг другу в объятия и, всхлипывая, поделились опасением, что человек, которого они так высоко ценили, ведет в свободные часы разбойничье существование где-нибудь в южной Европе.
— Как интересно! — мечтательно восклицала славная барышня.
— Но, ах, как нездорово, дитя мое, — напоминала философски мамаша.
Эта идея росла в душе обеих дам с силою, граничащей с уверенностью, и так как чувства господина Смита заставляли предполагать взрыв любовных излияний в течение не позже как с^а часов, а у мадам Бранд был брат, состоявший городским прокурором на юге Швеции, то она отписала обо всем ему, прося его сообщить свой совет по телеграфу.
«Если ремесло оставлено, наказание заменено условным осуждением, а выручка вложена в заграничный банк — то партия хорошая», — телеграфировал городской прокурор.
Никакие выказываемые Смиту знаки благорасположения и внимания, никакие намеки на то, что никто не без греха, что человеку свойственно погрешить, а богу простить, что понять человека, значит в то же время и простить ему, и что все мы грешны пред господом, не смогли разрешить узы языка господина Смита или выудить у него мрачную тайну его жизни.
Но в момент разлуки он просил Элин, на случай, если сердце ее окажется ближайшим летом свободным от других джентльменов и замолвит словечко в его пользу, о разрешении встретиться с нею здесь же. Он, быть может, осмелится тогда высказать то, что сейчас погребено глубоко в его пламенеющем сердце.
И Элин ответила, что так как купанья принесли облегчение мамашиной подагре, то не представляется неневозможным, что они опять приедут сюда и что в таком случае им всегда доставит удовольствие увидеться вновь с г-ном Смитом.
Но так как она была девица благовоспитанная, то она сделала вид, что не слышала его слов о «сердце», о «затаенной тайне» и т. д.
И когда пароход отвалил, он стоял с глазами, полными слез, и махал шелковым носовым платком и своими двумя обрубленными пальцами.
В течение последовавшей зимы, всякий раз, как в Греции попадался какой-нибудь разбойник или вообще где-либо случалось что-нибудь страшное, дам Бранд кидало неизбежно в дрожь, и они тревожно пытались различить черты лица своего избранника в фотографии злодея.
Такова уж любовь!
В апреле была получена пара кратких строк, извещавшая, что «то, что осталось от Акселя Смита, будет ждать на Рюгене в июне».
Чувства славной девушки достигли теперь такой точки, что она взяла бы этого молодчика, хотя бы он оказался трубочистом из соседнего околодка.
Он стоял на берегу в новом элегантном летнем костюме и, на беглый взгляд, казался все тем же. Но когда они всмотрелись попристальнее, то оказалось, что у него не хватало левой руки по локоть и половины правого уха. Мимоходом он упомянул, как бы вскользь, что половина одной ступни у него была из пробки.
То, что осталось, он, тем не менее, в тот же вечер сложил к ногам Элин, показал бумаги, удостоверявшие, что он обладал состоянием свыше 100.000 крон и предлагал удостоверить свидетельскими показаниями тысяч лиц, что он был честным, безупречным человеком. Вместе с тем, по его словам, у него была очень хорошая и почтенная профессия, которая могла в весьма значительной мере помочь им в жизни.
Элин, ликуя, упала в его объятия, прошептав в его рваное ухо:
— Я твоя навеки, но, дорогой мой, что такое, ради самого Создателя, ты скрывал так упорно?
Полугрустная усмешка промелькнула на его устах, спрятавшись в его каштановой! курчавой бороде.
— У меня был пятилетний весьма выгодный контракт, в качестве ветеринара, при зверинце некоего мистера Джонатана из Филадельфии. Я вырывал ядовитые зубы у змей востока, вырезывал мозоли носорогам, оперировал опухоли в пасти львов ливийской пустыни, помогал при родах в тигровой клетке и пломбировал биллиардными шарами клыки, у старых слонов. Я рассеивал по кусочкам себя то там, то здесь, и осколки моей особы разбросаны по обоим полушариям. Ведь у пациентов такой капризный нрав, моя дорогая!.. Но вознаграждение было великолепное да и страховые общества не очень-то охотно затевают тяжбы с людьми из нашего зверинца, так что, в конце концов, Некоторый капиталец-то сколотился. Слегка с изъяном я, это правда, но сердце мое цело и принадлежит тебе безраздельно, — заключил он с красивым выражением в глазах.