Но народъ уже не вѣритъ и тому, чему такъ долго самъ вѣрилъ; не вѣритъ, чтобъ Димитрій былъ зарѣзанъ въ Угличѣ; не вѣритъ даже и тому, чтобы тотъ, кто царствовалъ подъ именемъ Димитрія, былъ убитъ. Если онъ спасся въ Угличѣ, почему ему не спастись въ другой разъ въ Москвѣ? Съ одной стороны народъ пріучили къ умышленной лжи, съ другой — къ самообольщенію. Бѣдный народъ потерялъ голову съ этимъ Димитріемъ. Является одинъ Димитрій, другой, третій, четвертый. Государство разлагается, земля въ разореніи; царь Василій низверженъ. Чужеземцы овладѣваютъ столицею, чужеземцы рвутъ по частямъ землю русскую. Только на краю гибели народъ опомнился; онъ стряхиваетъ съ себя бремя лжи и самообольщенія, собираетъ послѣднія силы. Ошибки и неумѣнье враговъ, овладѣвшихъ Русью, помогли Руси освободиться. Возстановляется государственный строй. Восходитъ на престолъ новая династія.
Прошлое прошло. Что же теперь скажутъ народу о Димитріѣ?
И ему сказали только то, что̀ уже сказалъ Шуйскій: что Димитрій былъ зарѣзанъ по повелѣнію Бориса въ Угличѣ и за невинное страданіе удостоился чести быть причисленнымъ къ лику страстотерпцевъ. И такой взглядъ остался на Руси въ теченіе вѣковъ, онъ раздѣлялся въ сущности и наукою. Кто утвердилъ его? Василій Шуйскій, по своемъ вступленіи на престолъ открывшій мощи св. Димитрія. Понятно, что человѣкъ, говорившій розно объ одномъ и томъ же, смотря по обстоятельствамъ, не можетъ назваться образцомъ честности и добродѣтели. Но мы бы съ другой стороны погрѣшили противъ безпристрастія, если бы въ Василіѣ Шуйскомъ видѣли чудовище пороковъ, способное на все, что устрашало нравственное чувство его современниковъ. Нѣтъ. При всѣхъ порокахъ своихъ онъ былъ лучше многихъ тогдашнихъ дѣятелей. Здѣсь не мѣсто распространяться вообще о характерѣ этой личности: это завлекло бы насъ черезчуръ далеко. Спросимъ только самихъ себя вотъ о чемъ: способенъ ли былъ царь Василій и способна ли была вся среда, окружавшая его, на то, чтобы вырыть остатки самоубійцы, поставить ихъ въ качествѣ мощей въ церкви, причислить самоубійцу къ лику святыхъ, притворно поклоняться ему и смотрѣть, внутренно смѣясь, какъ народъ толпами будетъ ему поклоняться? При всѣхъ порокахъ, къ которымъ пріучила московскихъ людей печальная исторія, въ особенности еще недавняя всеразвращающая эпоха мучительства Грознаго, все-таки были предѣлы, за которые едва-ли могла перешагнуть тогдашняя Русь. Что́ такое Димитрій по слѣдственному дѣлу? Мальчикъ, подверженный какому-то бѣшенству, злонравный, лютый; онъ бросается на людей, кусается, мать свою пырнулъ сваею, наконецъ въ припадкѣ бѣшенства самъ себя закололъ. Да это по тогдашнему образу представленій что-то проклятое, отверженное, одержимое бѣсомъ! Вѣроятно и было намѣреніе представить его такимъ, какъ видно изъ слѣдственнаго дѣла! Возможное ли дѣло, чтобы изъ какихъ бы то ни было побочныхъ видовъ рѣшались возвести такого мальчика во святые и поклоняться ему? Положимъ, что нравственное чувство не удержало бы отъ этого людей, глубоко сжившихся съ ложью, но навѣрное ихъ удержалъ бы отъ такого поступка суевѣрный страхъ ввести въ церковь орудіе темной силы дьявола и поклоняться ей. Какъ бы ни были испорчены наши предки, люди XVII столѣтія, но все-таки несомнѣнно они боялись дьявола, а отважиться на подобный обманъ могли бы только такіе, которые не вѣрили ни въ существованіе Бога, ни въ существованіе дьявола: всякій согласится, что такихъ философовъ не производила русская земля въ началѣ XVII столѣтія.
Намъ кажется, напротивъ, что при канонизаціи царевича Димитрія хотя и участвовали политическія соображенія, но не были главными двигателями; здѣсь дѣйствовала значительная доля искренности и дѣйствительнаго благочестія. Шуйскій не былъ еще въ томъ положеніи, когда, какъ говорится, утопающій хватается за соломинку. Новый названный Димитрій еще не являлся, и Шуйскій едва ли могъ предвидѣть, чтобъ онъ непремѣнно явился. Посылка за мощами Димитрія произошла тотчасъ по воцареніи Шуйскаго, 3‑го іюня 1606 года; слѣдовательно, черезъ восемнадцать дней послѣ низверженія самозванца послѣдовало торжественное причисленіе Димитрія къ лику святыхъ, начало поклоненія его мощамъ въ Архангельскомъ соборѣ! Не правдоподобнѣе ли, не сообразнѣе ли какъ съ обстоятельствами, такъ и съ духомъ понятій того времени, видѣть въ этомъ событіи плодъ раскаянія Шуйскаго, которое какъ нельзя болѣе должны были возбудить въ немъ минувшія событія? Шуйскій былъ человѣкъ не злаго сердца. Лѣтописецъ, сообщающій извѣстіе о его нечестномъ поведеніи во время слѣдствія въ Угличѣ, говоритъ однако, что онъ плакалъ надъ тѣломъ зарѣзаннаго ребенка. Но въ эти критическія минуты благоразумный разсчетъ самосохраненія заставилъ его, скрѣпя сердце, потакать неправдѣ. Прошли годы. Шуйскій видѣлъ, одно за другимъ, грозныя, потрясающія событія: они должны были показаться ему явле