Мыши под снегом грызут шишки, упавшие на землю еще осенью. Они обгрызают в мелкую труху наружные половинки чешуи, все остальное остается при стержне. От беличьих погрызов мышиные и отличаются тем, что у шишки остается очень толстый стержень и вместо целых отгрызенных чешуек лежит мелкая труха.
Иногда начнет есть шишку клест и сбросит ее с дерева, потом на земле продолжает белка, а кончит мышь. И все это можно определить по одной шишке, рассказать, кто над ней работал.
Над этой шишкой работал дятел.
Среднюю шишку погрызла полевка. Над левой шишкой потрудилась сначала белка, потом полевка. Правую шишку обгрызла белка.
Там, где живут саами (см. очерк Саами).
Рис. П. Рябова
Карта Румнозера, составленная Федей Сергиным.
Саами
П. Рябов
«Зимой на оленях груз возим. Весна придет, приедем на летнее место— оленей пустим отдыхать. Кережи и чуны[1] тоже отдыхают.
Лето придет — станем рыбу ловить. Рыбу ловим неводом и сетками. Рыбу сдаем в кооперацию. Летом едим рыбу и хлеб. Зимой едим мясо и хлеб.
Мы живем на Румну-озере. Кругом у нас все тундра. Мы там живем хорошо. Осенью станем оленей ловить. Оленей поймаем — станем груз возить».
Так в нескольких словах описал Федя — лопарский мальчик — свою жизнь, жизнь лопарской семьи за целый год. Пожалуй, сюда нечего было бы прибавить, если бы Федя не забыл написать, что он и его брат Ваня вторую зиму учатся в школе.
Федин отец не учился. Школ не было. Да и для чего было лопарю учиться? И отец, и дед, и прадед Феди жили, как жил их прапрадед. Приходила весна, грузили на чуны свое небогатое имущество, ребят, забирали собаку, кошку и по последнему весеннему снегу выезжали на уставших за зиму оленях на летнее место — на озеро. Тут жили в крытой дерном веже, день и ночь выкуривая из нее едким дымом комаров и мошку.
Целое лето семья ловила рыбу.
Рыбу едят, рыбу сушат, рыбу солят, запасают на зиму. Рыба для лопаря — главная пища круглый год.
Сейчас Федя пишет: «Летом кушаем рыбу и хлеб, а зимой — хлеб», а по рассказам отца Феди раньше хлеба они почти не видали.
Неудивительно, что сильные среди лопарей были в редкость. И был у них сильный человек в почете.
Когда-то встарину лопари охотились на диких оленей с самострелами. Каждый охотник мог выследить, найти стадо, мог незаметно подкрасться к нему, метко пустить стрелу, а вот натянуть тугой лук у него нехватало силы. Поэтому в каждой артели охотников был один силач. На его обязанности было натягивать охотникам тугие луки. Его освобождали от всех других работ и всячески уважали.
За летом приходила осень. Ловили отдохнувших, от’евшихся, одичавших за лето оленей, складывали снова на чуны и кережи свой небогатый скарб или погружались всем хозяйством на гордоносые лодки и из озера в озеро, по порожистым рекам, когда в небе по ночам звенит беспокойно сияние, а земля покрыта разноцветным ковром вянущих трав, едут они на свое зимнее место, в погост[2], запрятанный среди болот и леса. Туда собираются все лопарские семьи, жившие лето врозь, далеко друг от друга.
Бабинский погост. Запрятанный среди болот четыреста лет простоял он так, и мало что изменилось в нем за это время. Только вместо избушек стоял когда-то десяток тесных веж.
Рис. Феди Сергина.
А зимой — лыжи, собаки, ружье; промысел за белкой, куницей, глухарем.
Что знали Федины деды? Знали, что в озерах много окуня, щуки, кумжи, что если ее ловить целое лето и днем и светлой полярной ночью, то можно быть почти сытым можно поправиться после долгой полуголодной зимы и даже заготовить кое-что на следующую зиму… Знали, что на дне холодных порожистых рек, куда осенью кумжа поднимается из озер метать икру, есть ракушки-жемчужницы, а в них, в одной из ста, маленькая розовая жемчужина. Надо много нырять, чтобы достать одну такую жемчужинку, и во сто раз больше, чтобы найти крупную, красивую жемчужину, от которой в глазах купца что-то начинает искриться. Знали, что спускаться в лодке с семьей и пожитками по таким рекам— дело серьезное и опасное.
Знали они, что надо прятать свой погост в леса и болота, дальше от жадного глаза русского колонизатора.
Все знали, что работы зимой по перевозкам мало, только почта и казенный груз, да проезжие в Колу чиновные люди. Знали, что подряд на эти перевозки возьмет свой же богач-лопарь за много тысяч, а их наймет за 15–20 рублей на всю зиму, больше не даст. Но выхода не было, и нанимались.
Знали, что в лесу много глухаря, белки, куницы, выдры, что их можно промышлять, что их можно недорого продать, что летом надо жить на озере, кормиться около воды, а зимой с’езжаться в погост. Так Федины деды и жили, стягивая концы с концами. А когда концы не стягивались, были нехватки, голод.
Но многого не знали они. Не знали, что на порожистых реках в будущем станут электростанции, которые изменят до неузнаваемости их край.
Они не знали, что их горы богаты не только зверем, — в них богатейшие в мире, неисчислимые запасы апатита, нефелина, в них никель, железо, слюда и еще много чего. Рассказывают: когда прошел слух, что протянут от Кандалакши в Колу проволоку, подвешенную на столбах, и по ней будет разговаривать, лопари не удивились самому чуду, что можно разговаривать по проволоке.
— Может, такая проволока и есть, мы не знаем, — сказали они.
А чудом показалось, что можно найти столько проволоки (от Кандалакши до Колы 250 километров). Этому никто не хотел верить, и самый старый лопарь заявил:
— Никогда этому не быть. Столько проволоки нельзя найти.
С тех пор изменилось многое. Все видели, как протянули проволоку, провели железную дорогу, потом приехали новые люди; они рыли в горах, мерили реки, все узнавали, все записывали. Люди пришли другие, не такие, как раньше, и лопарей они стали звать иначе: «саами», что значит «люди».
Наше хозяйство.
Рис. Феди Сергина.
По глади озер забегали бойкие моторы. Через горы, леса вместо оленьих тропок проторились широкие дороги, а по ним понеслись машины, везя сразу столько, сколько не увезут и десять оленьих упряжек. На глазах у всех в горах вырос новый большой город — Хибиногорск (Кировск). Рядом родился и растет другой — Северо-Никель. Болота, изрезанные глубокими канавами, стали сухими. Там, где не росло ничего, стали вызревать помидоры, огурцы, картошка, овощи, хлеб. Оттуда, где из озера в море течет бурная река Нива, ночью, днем и вечером доносятся раскаты взрывов: это рвут гору, строят плотину, хотят обуздать порожистую Ниву и заставить ее работать. Все это видели и не удивлялись, не успевали удивляться. Не удивились они и тогда, когда с озера на озеро запорхал маленький гидроплан-амфибия. Ведь нашлось же столько проволоки, чтобы протянуть от Кандалакши до Колы, — значит, и это может быть.
Видит это и Федин отец и знает, что жизнь стала другой, что его Феде и Ване не так жить, как жил он. Им уже не рыбой жить и не охотой, и грузы на оленях едва ли возить.
Им жить не так, как жили лопари, а так, как будут жить саами.
Вот почему отец учит Федю и Ваню в школе. Он видит их живущими не в грязной, дымной веже, а в светлом, большом доме, чисто одетыми — такими, как ходят в большом городе.