Но ужин как начался, так и закончился, а Томпсон не счел нужным удовлетворить любопытство своих сотрапезников. Впрочем, их одолевали и другие заботы.
Жизнь на «Симью» постепенно ухудшалась во всех отношениях. Томпсон, решив, очевидно, что все ему сойдет с рук, то и дело переходил границы дозволенного. Ужин в тот вечер оказался почти несъедобен; возмущение вызвали и крошечные порции. Аппетит у пассажиров только начал разыгрываться, а уже подали десерт.
Все за столом переговаривались, поглядывая на Томпсона, но тот, казалось, чувствовал себя вполне комфортно. Никто, однако, не осмеливался высказать недовольство вслух. Как всегда, первым начал Саундерс, совершенно бесцеремонно обратясь к стюарду скрипучим голосом:
— Стюард!
— Да, сэр,— подошел к нему господин Ростбиф.
— Я съел бы еще кусок этой отвратительной курицы. Считаю, что лучше умереть от отравления, чем от голода.
Господин Ростбиф, кажется, не понял, в чем соль этой великолепной шутки/
— Курицы больше нет, сударь,— ответил он откровенно.
— Тем лучше! — воскликнул Саундерс.— В таком случае дайте что-нибудь другое. Ничто не может быть хуже того, что нам подавали.
— Другое, сударь! — воскликнул Ростбиф.— Но, сударь, на судне больше нет съестного. Господа туристы ничего не оставили на ужин прислуге.
Нужно было слышать, с какой горечью Ростбиф произнес эти слова!
— Господин Ростбиф, вы, верно, смеетесь надо мной? — прогремел Саундерс голосом, в котором слышалось приближение грозы.
— Я, сударь? — удивился Ростбиф.
— В таком случае, что это за шутки? Мы что, терпим здесь бедствие, как на плоту «Медуза»?[104]
Ростбиф развел руками, не понимая, о чем идет речь. Этим жестом он также снимал с себя ответственность, перекладывая ее на Томпсона. А тот, будто ничего не слышал, с отсутствующим видом ковырял во рту зубочисткой. Тогда взбешенный Саундерс стукнул по столу так, что вся посуда подпрыгнула, и рявкнул:
— Я с вами разговариваю, сударь!
— Со мной, господин Саундерс? — удивился Томпсон.
— Да, с вами! Вы что, решили уморить нас всех голодом? По правде говоря, это — единственный способ заставить нас молчать.
Томпсон сделал удивленные глаза.
— Вот уже третий день,— гневно продолжал Саундерс,— то, что нам дают за столом, не стала бы есть даже собака. Мы долго терпели. Но наше терпение иссякло — и присутствующие здесь господа это подтвердят.
Речь Саундерса имела успех. В парламентском вестнике об этом было бы сказано: «Горячее одобрение» и «Бурные аплодисменты». Все поддержали Саундерса. С разных сторон слышалось «Совершенно верно!» и «Вы, конечно, правы!». Начался ужасный шум.
Роже веселился от души. Путешествие превращалось в сплошное развлечение. Элис, Долли и Роберу тоже было смешно.
Тем временем Томпсон, никак не выдавая своего беспокойства, пытался добиться тишины. Вероятно, у него в запасе имелся внушительный аргумент.
— Признаю,— сказал он, когда установилась относительная тишина,— что ужин сегодня не так хорош, как раньше...
Общий крик возмущения не дал ему закончить.
— ...как раньше,— продолжал Томпсон совершенно спокойно,— но агентство в этом вовсе не виновато, и господин Саундерс не стал бы так говорить, если бы знал, как обстоят дела.
— Пустые разговоры! — грубо оборвал его Саундерс.— Этим меня не купить! Вам придется заплатить мне звонкой монетой,— добавил он, вытаскивая из кармана свой неизменный блокнот,— как только мы вернемся в Лондон. В том числе и за очередной моральный ущерб, нанесенный всем нам сегодня.
— Довожу до сведения присутствующих,— снова заговорил Томпсон, никак не реагируя на реплику Саундерса,— что Канарские острова, как вы знаете, находятся вблизи Африки. Сюда с континента завезли саранчу. Ее набеги очень редки, но мы как раз попали в неудачный момент: здесь все уничтожено саранчой. И если агентство стало сокращать порции, то только потому, что на Канарах действительно не хватает съестного.
— Будет вам,— неумолимо возразил Саундерс.— Скажите лучше, что все стоит дорого.
— Но ведь я так и сказал,— как ни в чем не бывало заявил Томпсон, и всем стало окончательно ясно, что больше всего беспокоит администратора!
Пассажиры были обескуражены подобной откровенностью.
— Да, действительно! — сказал Саундерс.— Но мы с этим разберемся, когда вернемся в Лондон. А пока единственное, что можно сделать,— это уйти с острова сейчас же. Поскольку нельзя поужинать на Гран-Канарии, сделаем это на Тенерифе.
104
Речь идет о кораблекрушении фрегата «Медуза» в 1816 году в открытом море. Сто сорок девять человек спаслись на плоту «Медуза» Спустя двенадцать дней, когда плот был обнаружен, на нем оставалось лишь пятнадцать умирающих человек