Вот такое пришло ко мне озарение,Утреннее, солнечное и неожиданно трезвое:Самое важное – это точка зренияИли просто дырка в ломте отрезанном.
Кашалот
В глазах кашалота протяжная гаснет мысль,Пока он недвижный лежит в полосе прибоя.Взлетают гагары, и волны целуют мыс,И небо над пляжем пронзительно-голубое.
На шкуре гиганта отметки былых побед,С тех пор, как спускался, подобьем Господней кары,В кромешную бездну, куда не доходит свет,И рвал поглощая бесцветную плоть кальмаров.
Вот снасть гарпунера, что так и не взял кита.Вот ярость касаток, кривые акульи зубы,И старый укус, что оставила самка та,Которую взял подростком в районе Кубы.
Он видел вулканы и синий полярный лёд,И танец созвездий над морем в ночи безлунной,Беспечный бродяга холодных и теплых вод,Как знамя над хлябью свои возносил буруны.
Но странная доля, проклятье больших китов,И в этом похожи с людскими китовьи души:Владыкам пучины, как нам, до конца вековИз вод материнских идти умирать на сушу.
Взлетают гагары, и волны целуют мыс,Заря безмятежна, а даль, как слеза, чиста.В небе над пляжем упрямо штурмует высьБелое облако, похожее на кита.
«Пятнашка»
(из цикла «Московский троллейбус»)
Я раньше ездил на «пятнашке»До стадиона «Лужники».Смешная синяя букашкаСкребла рогами проводки,
И вдоль пречистенских ампировНеторопливо, но легко,Она влекла меня по миру.В салоне пахло коньяком,
А может, пивом… даже водкой,Не так уж важно, чем спастись,Когда над МИДовской высоткойТакая солнечная высь,
Что хочется небесной рыбойДоплыть до звездной глубины.Лишь граф Толстой гранитноглыбыйНе внял влиянию весны.
Завидев хлеб, взлетают птицыС его изваянной скалы.Над пробужденною столицейЛетит победное «Курлы!»
Ах, этот хор многоголосый!И по сей день звенит в ушах,Когда забвенья пар белесыйРавняет всё на пыль и прах.
Забыта прежняя степенность,И, словно грёза наяву,В зенит стремится современность,Оставив старую Москву,
Как люди оставляют детство,А мы не в силах повзрослетьИ делим ветхое наследствоЗа домом дом, за клетью клеть.
Устало меряем шагами,А если нужно – и ползком.В салоне пахнет старикамиИ лишь немного коньяком.
Оттепель
Фонарные ночи и ангелы на иглеСветлы и беспечны, хоть бесам не счесть числа.Я – черная точка, я – оттепель в феврале,Еще не тепло и даже не тень тепла.
До труб Иерихона парсеки полярных вьюг,До скрипок Вивальди один оборот Земли.Железные птицы гнездиться летят на юг,Попутчик в маршрутке сказал мне, что он – Шарли…
А я – передышка, возможность ослабить шарфИ, в пьяном веселье сугроб разметав кругом,Увидеть под снегом все тот же холодный шар,Такой же, как прежде, и все же чуть-чуть другой.
И все же, и все же в февральской судьбе моейПорою бывает недолгий павлиний миг,И теплые руки, и лица родных людей,И темное пиво, и строки любимых книг.
Такая безделица, малость, что просто смех!Но этого хватит, чтоб снег отряхнуть с ключицИ, крылья расправив, подняться свечою вверх,Проспектами ветра, дорогами хищных птиц!
Все выше и выше пространство собой пронзив,Как звезды порою пронзают небес покров,И, взгляд преклоняя к земле, что лежит в грязи,В болоте столетий увидеть ростки цветов,
Как зернышки рая в кромешном и злом аду,Как проседи света в одной бесконечной мгле,И я умолкаю, парю и спокойно жду.Мы – черные точки, мы – оттепель в феврале!
Серебро
Все больнее дышать, все труднее подняться с утра,Посмотрите в глаза, а иначе я вас не узнаю.Нет ни чести, ни мудрости в тех, что танцуют по краю.Только смелость безумцев, не знающих зла и добра.
Только жажда агоры в расширенных черных зрачках,Чтоб любили до гроба, и ждали, и кланялись в пояс.По-гусарски рисуясь вскочить в ускользающий поезд,Чтоб с последним аккордом сорвать восхищенное «Ах!»
И писать как-то так, чтобы каждый услышал: «Внемли!»Чтоб хотя бы на время оставил коктейли и суши,И собой увлажнять омертвелые, черствые души,Словно дождь увлажняет иссохшее лоно земли.