Бьёрн Юнсен предпочитал наводящих порядок ветеранов вьетнамской войны старым приятелям хоккеистам, игрокам «Манглеруд–Стар». Бьёрн Юнсен предпочитал «Грязного Гарри»[25] и его Час расплаты посиделкам с пивом вместе с ребятами, работавшими на бегах, — кстати, это обходилось дешевле. Бьёрн Юнсен предпочитал следить за Смертным мигом или сопереживать Катастрофе, он предпочитал извечную истину о женщине, всаживающей тебе в спину кинжал, и не менее основополагающую истину © том, что ни краснобайство, ни благородные взгляды не спасут тебя от преследователей, если нет в руке заряженной свинцом винтовки, — он отдавал им предпочтение перед всей светской жизнью, какую могла предложить норвежская столица в 1983 году нашей эры.
Благодаря видеомагнитофону Бьёрн Юнсен соприкасался с побудительными мотивами собственного существования, отчего все прочее казалось ему наделенным одним серьезным недостатком: не шло с этим ни в какое сравнение. Сидя в кресле с Пультом дистанционного управления в руках, Бьёрн Юнсен мог крутить ролики — и смотреть. В видеофильмах обнажалась ханжеская и унылая действительность — с нее не просто снимался покров, но сдиралась шкура, вместе с которой уходило пустозвонство. И проступала суть. Бьъёрн Юнсен был одержим страстью к наблюдению этой сути. Он был фанатиком. Ничто другое не имело для него значения. За что А. Г. и восхищался им. По мнению А. Г., Бьёрн Юнсен обладал глубокими экзистенциальными корнями. Он осмеливался жить без иллюзий. И не только осмеливался, но оыл одержим этим. Смотреть правде в глаза нелегко. С помощью видеофильмов Бьёрн Юнсен смотрел правде в глаза, и смотрел не мигая. Вечер за вечером.
Не случайно Бьёрн Юнсен был очень одинок. Хотя он не упускал возможности выразить свое презрение к Норвегии и норвежцам, называя последних «Ула–лопух» и высокомерно вспоминая в связи с ними то традиционный головной убор, известный как «дурацкий колпак», то овощ, ввезенный из Америки в конце XVIII века и ставший в Норвегии полезным добавком к рациону (овощ носит название картофеля, а соотечественников Юнсен величал «рохля–картохля»), а то и небезызвестный сосуд («У него башка из табачного горшка») — все эти наименования мелькали в потоке слов, направленном против его главного врага, национального телевидения, — тем не менее можно сказать, что Бьёрн Юнсен более чем кто–либо другой олицетворял норвежское одиночество, да–да, он был прямым наследником одинокого созерцателя с затерянной в горах усадьбы, который во тьме, за многие мили от ближайшего соседа, занят размышлениями над истинным смыслом полярной ночи и собственной судьбы с точки зрения этой непроглядности. Только наш норвежец перенесся в ХX век, в эпоху электроники, и был помещен в светлую квартиру площадью чуть не в сто квадратных метров, в микрорайоне, расположенном к северу от столичного центра. Помимо бессчетных вариаций своей судьбы, предлагавшихся видео, Бьёрн Юинсен интересовался исключительно семьей. Илва и Малыш составляли его мир, за пределы которого он выбирался, только чтобы зарабатывать деньги. И это, как уже говорилось, при: всей его общительности и живости характера.
А. Г. плохо представлял себе материальное положение Бьёрна Юнсена. Он понятия не имел, сколько получает продавец «Клесмана» — как бы то ни было, недостаточно, чтобы жить в румсосском кооперативе, с его высокой квартирной платой и не менее высоким вступительным взносом, осилить который можно, лишь взяв ссуду в банке. Правда, у Бьёрна Юнсена была еще побочная работа на ипподроме в Бьерке. Два вечера в неделю. Хватало ли им этого? Илва сидела без постоянной работы. Пока сынишка был маленький, она приглядывала за ним, но когда ему исполнилось три года, Илва попробовала найти работу. И не нашла. Работа, сами знаете, на дороге не валяется. Ни досталось только место подсобницы в местном супермаркете: ее призывали, когда требовались дополнительные руки, чаще всего по субботам, и тогда надо было нестись туда сломя голову. И Бьёрн, и Илва в один голос сокрушались, что у Илвы нет работы, однако А. Г. реакция Бъёрна казалась сплошным притворством. Как это ни парадоксально, Юнсен, пожалуй, был доволен, даже гордился своим статусом единственного кормильца в семье. А. Г. удивляло, что они ухитряются жить на такую широкую ногу на Бьёрново жалованье продавца плюс приработок за два вечера в неделю на ипподроме. Впрочем, Бьёрн, подобно многим молодым норвежцам восьмидесятых годов (из простого народа), делал еще нелегальный бизнес. О размахе этой его деятельности А. Г. мог только строить догадки (чем он заниматься не собирался, предпочитая закрывать на нее глаза: мол, не его забота).