— Где может быть «он»? — вопрошал Юнсен. — Почему не заявляет о себе? Что ему скрывать? Тут явно дело нечисто.
Мы не знаем точно, что творилось в это время в голове Бьёрна. Но совершенно очевидно, что он попал в довольно сложные условия, когда, с одной стороны, важно было двигаться в правильном направлении, а с другой, в темном лесу, через который день за днем, час за часом продирался двадцатидевятилетний продавец из «Клесмана», его кругом подстерегали опасности. Думы и видения грозили в любую минуту одолеть его, повергнуть наземь. Слишком многое надо было объявить запретным для себя, о многом не допускать и мысли. Ведь такие мысли парализуют, а ему надо было действовать спокойно, хладнокровно, тщательно взвешивая обстоятельства. Малейший неверный шаг — и все будет кончено. Волосы встают дыбом от сознания этого, Бьёрн же не мог позволить себе такого. Малыш! Рядом с ним! Они вдвоем, вместе. Допросы. Неизвестность. Подозревают ли Бьёрна, допрашивают ли как подследственного или отправляют пустую формальность? Он не понимал, а следователи ничем не обнаруживали это.
Вдобавок еще необъяснимое поведение любовника. По словам А. Г., оно интриговало Бьёрна, присутствовало во всех его размышлениях. А размышлял Бьёрн в исключительно сложных климатических условиях, в разреженной атмосфере, с перевозбужденным мозгом. Почему любовник не объявляется? Почему не дает о себе знать, если он невиновен? Или у него все–таки рыльце в пуху?
Темное дело. Непонятное. Почему любовник не объявляется, он ведь невиновен? Разве что?.. Что разве что? Тогда додумывай до конца: что разве что?
Что разве что? Этот вопрос час за часом, день за днем грыз Бьёрна Юнсена всю первую неделю после исчезновения жены, за которую стало ясно, что жизнь больше никогда не будет прежней, а прежняя жизнь (о ней следовало размышлять в прошедшем времени, что само по себе было невыносимо) представлялась теперь безоблачной и светлой. Он безумно тосковал. Пустая квартира. Малыш уже не зовет маму всякий раз, когда они приходят домой, однако стоит Бьёрну отпереть дверь, как он проскальзывает внутрь и обегает комнаты, шаря по ним глазами и опять–таки не произнося ни слова. И Бьёри вынужден спокойно смотреть на это, помня, что находится под подозрением. Бьёрн так не хочет! Бьёрн не желал случившегося! Почему, почему? Почему он не объявляется, если ни в чем не виноват? Разве что? Что разве что?
Как утверждает А. Г. Ларсен, Бьёрн сам позвонил в «ВГ»[30]. Вернее, к нему и раньше подкатывался их корреспондент, но Бьёрн отказался дать интервью. Вскоре он, однако, передумал и позвонил в редакцию: так и так, он согласен на беседу. «ВГ» мгновенно отреагировала, прислав репортера и фотографа. И в Румсос пришла газета рабочего класса, чтобы взять интервью у горюющего продавца. Получившийся материал можно увидеть в номере за пятницу, 11 марта. Вся первая страница посвящена Бьёрну Юнсену и его малолетнему сыну, Бьёрну Эрику. Большая фотография Бьёрна и Малыша (с врезкой уже примелькавшегося лица Илвы). Заголовок, аршинными буквами: «ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ, ИЛВА!» На снимке Малыш сидит на коленях у отца, тот крепко прижимает его к себе, а сам добродушно и беспомощно глядит на читателей. На первой полосе, в предваряющей интервью заметке говорилось, что у пропавшей в Румсосе женщины по имени Илва (24‑х лет) есть муж, Бьёрн Юнсен (29 лет), и маленький сынишка, Бьёрн Эрик (6 лет), которые, не имея вестей об Илве, тоскуют и волнуются за нее. Бьёрн Юнсен просит Илву — если ей попадутся на глаза эти строки, — вернуться домой. Он не держит на нее зла и умоляет возвратиться, ради него и ради сына. У них все опять будет хорошо. Малыш каждую минуту спрашивает, где мама. МЫ СКУЧАЕМ БЕЗ ТЕБЯ, ИЛВА! (Продолжение на с. 144 и 15. О расследовании см. также с. 22 и 23.)
Интервью имело для Бьёрна Юнсена огромное значение, став на ближайшее время его евангелием. Он снова и снова перечитывал статью вслух, сопровождая ее своими комментариями. Он показывал сыну фотографию и читал ему заголовок и все, что было написано о Малыше, кончая словами: «МЫ СКУЧАЕМ БЕЗ ТЕБЯ, ИЛВА!» Так же Бьёрн поступал и перед Илвивыми родственниками, и перед А. Г. Есть основания полагать, что он еще не раз читал интервью самому себе. Он возбужденно расписывал А. Г., как много корреспондент и фоторепортер снимали у него в квартире, щелкали не переставая, чего–чего, а пленки они не жалели! Бьёри перечислял их вопросы, приводил собственные ответы. Он позволил себе несколько критических замечаний по адресу репортеров. В частности, он рассказал им о своей хоккейной карьере, о незажившей травме, даже дал фотографию, на которой был снят в 1974 году при полном боевом параде, в форме «Манглеруд–Стар», но они практически ничего не использовали. Коротенькая фраза о том, что он играл в хоккей, и все. Снимок в газете не напечатали. А могли бы, между прочим. В общем, Бьёрн был разочарован и не скрывал этого. Да, что ни говори, спорт принадлежит сегодняшнему дню, назавтра все уже забыто.