— Привет!
А. Г. недоуменно смотрит на меня. И я чувствую, он знать не знает о моей отключке. А я, хоть и знаю о ней, в данный момент ничуть не беспокоюсь. Через некоторое время я уясняю себе, что мы едем по Тронхеймсвейен, и путем некоторых умозаключений прихожу к выводу, что сегодня воскресенье и мы сидим в такси, направляясь в столичный пригород Румсос, где собираемся позавтракать у Арне Гуннара Ларсена.
Я, значит, отключился и ничего не помнил. Но если поначалу я не очень переживал об этом, поглощенный неумолимо надвигавшимся ощущением похмелья, то потом провал в памяти заинтриговал меня. Ведь наше повествование боязано своим появлением на свет исключительно моему отпаду. Без него я бы не имел возможности ничего написать. Дело в том, что через полгода после описываемого вечера А. Г. Ларсен разыскал меня и весьма обстоятельно поведал о событиях, положенных в основу этого романа. Он обратился именно ко мне, чему я не вижу никаких разумных объяснений. Его доверие можно отнести только за счет моей отключки, во время которой я, очевидно, сказал или сделал что–то такое, от чего мы с А. Г. нашли общий язык, установили теснейший контакт, и он вспомнил об этом, когда ему понадобилось поделиться с кем–нибудь своими обстоятельствами. Что я такого сказал (или сделал), остается для меня загадкой. Я много раз пытался выяснить это, копаясь в тайниках своей души, но не обнаружил ничего, кроме потемок. Таким образом, ключ к появлению данного повествования утрачен. У меня есть кое–какие предположения о том, что я мог сказать или сделать (боюсь, что ничего хорошего), однако когда я, наедине с самим собой, перебираю эти возможности, я не обнаруживаю ключа, который бы подходил к замкнутой шкатулке сознания. Я твердо знаю одно: что у меня было выпадение памяти и я сказал или сделал нечто, чем, сам того не подозревая, завоевал глубочайшую привязанность А. Г. Ларсена.
Но пока что я как раз очнулся от своего забытья и, чувствуя подступающее похмелье, сижу вместе с А. Г. на заднем сиденье такси, направляясь по Тронхеймсвейен к микрорайону под названием Румсос. Скоро я уйду со сцены. Уйду из этого повествования как действующее лицо и сосредоточусь на роли рассказчика, Мы приближаемся к месту действия, и вскоре я вас покину. Но прежде мне нужно кое–что сообщить вам. Дабы ничего не скрывать, я хотел бы уточнить, что события, о которых пойдет рассказ, на самом деле никогда не происходили. Тот, кто не поверит мне и обратится к приводимым здесь источникам, не обнаружит ничего. Да и на месте происшествия не отыщется никаких следов событий, о которых я собираюсь поведать. Если попытаться проследить эти события каким–то другим способом, то и тогда поиски не увенчаются успехом. Если проверить упоминаемые в книге биографические данные, это заведет вас в тупик: от них не тянется следа к описываемым событиям. Где бы вы ни искали, к каким бы методам ни прибегали в своем расследовании, вам не удастся отыскать ни единой улики, достаточной для возбуждения дела. Я специально оговариваю это, поскольку у меня есть предчувствие, что кое–кто посчитает своим долгом поставить точки над i, и им мои объяснения могут показаться малоубедительными. Вполне вероятно, что такие читатели захотят обратиться к первоисточникам, и их ожидает кропотливая и совершенно бессмысленная работа. которая завершится весьма для них обидным выводом: ничего, nothing[9].
Такси въезжает в Румсос. Мы выходим у многоэтажного гаража, расплачиваемся и идем внутрь квартала, туда. где живет А. Г. С перепою — в Румсос. Современный норвежский пригород. Уже совсем рассвело, грядет новый день под хмурым норвежским небом, промозглый, ветреный, метелистый; сегодня воскресенье. Кругом выстроились корпуса домов. Когда я попадаю в окружение коробок в норвежском микрорайоне вроде Румсоса, меня пронизывает ощущение чего–то враждебного. Так они угнетают меня. И вот мы с А. Г. входим в один из корпусов — тот, в котором он живет.