Но, положим, можно глядеть на людей иначе. Можно. И проливать сопли, слезы, слюни. И желать добра, и жалеть, и осыпать бесплатными приложениями к собственной персоне... В юности, на мотоциклах, в черной банде, в хрустящей коже, по ночам, среди таких же, как он, только менее отчаянных и оттого подчинявшихся ему — вожаку, — он экспериментировал. Он искал тех, кому будет не страшно. И он нашел девчонку, которая не испугалась. Он добился ее и сделал равной себе. Через полгода она стала спать с лысым ублюдком, у которого было все, кроме красоты, силы и молодости. Уидлеру было шестнадцать лет.
С тех пор перед ним пасовал каждый, и за это он ненавидел всех. Если бы он увидел человека, который бы перед ним не спасовал... о, тогда! Тогда, как в романе Кинга, он пошел бы за ним хоть на смерть. Убийца, который хочет последовать за жертвой, если только жертва умерла достойно. Но он еще не встретил достойной жертвы. И убийцей не был. Он просто еще не видел человека сильнее себя. И чище. Да, и чище! — потому что от мог пойти на что угодно, но нельзя было его испугать и нельзя было продать. Ни от кого он не ждал ничего хорошего. Ничего особенного не просил: только не продавайся, не бойся, не ври.
И впервые в жизни он встретил то, что ему было нужно.
Она вела себя точно так все, как рисовал он себе в мечтах. И так же выглядела. И на все его тесты реагировала так, как должна была реагировать в замысле. Он сам ее придумал. Он ее создал.
И он испугался.
Потому что этого быть не могло.
И он отдал ее первому попавшемуся, и она пошла, потому что она любила его, Уидлера, который сам себе запретил называться Джимом, потому что Джимов полно, а он Уидлер, должен быть один, и это имя должно было говорить всем обо всем. Джим был никто, а Уидлер был все, а она любила и Джима и Уидлера. И Уидлер от нее не заслонял Джима, и наоборот.
И тогда он решил быть окончательной сволочью, сволочью по преимуществу, дрянью из дряней, к тому же выиграть надо было хоть в чем–то, раз уж в главном он проиграл. И он решил, что растопчет ее и себя, и будет новая жизнь, с нуля, в пустоте, без надежды. И он растоптал себя, а ее растоптать не сумел, потому что любил ее по-прежнему, а она его по-прежнему не боялась, но уже не любила.
— Не любила?
— Нет.
Так он ответил себе, потому что привык рассчитывать на худшее и всю жизнь из худшего исходил, и потому ему везло в делах, а во кем остальном не везло. И уж либо верить в лучшее, набивать себе шишку на каждом шагу и быть иногда счастливым, либо не совершать ошибок, быть готовым ко всему, ни на секунду не забываться и забыть только, что такое счастье.
И, в общем, оправдался главный его постулат: человек — это то, что он сам о себе думает.
И второй главный постулат Уидлера сбылся: судьба твоя предопределена тобой, самим тобой и ничем больше. Ты вдавлен в мир, и судьба твоя — слепок. Каждый получает то, чего хочет.
Если, конечно, речь идет не об автокатастрофах, стихийных бедствиях и тому подобное...
Стоп!
Его занесло так резко, что он еле выровнялся. И сразу затормозил.
Сейчас бы он погиб, и никто уже не оставил по нем другой памяти, кроме него самого, а он уже не смог бы ничего исправить, и она будет его всегда ненавидеть.
В принципе, конечно, это дамская, девчоночья сентиментальность: думать о самоубийстве или о красивом, кстати подвернувшемся несчастном случае. Но из ее жизни он исчез — это ясно. Как и то, что она его любила, как и то, что он ее продал, как и то, что другого такого шанса не будет ни у нее, ни у него. Она достанется подонку, ублюдочному клерку с каменной задницей, а он будет довольствоваться шлюхами, а может, вообще никем не будет довольствоваться, потому что это не по нему. Он предпочитает брать то, что любит, а если этого нет — не брать ничего.
Пусть у девочки будет по крайней мере в одном все нормально. Если у нее не вышло удачного старта в любви, если она сразу попала на чересчур искушенного, пресыщенного аморального типа, — пусть ей повезет в бизнесе. Она в нем смыслит. У нее будет хорошее будущее. Он поможет.
Он резко развернулся и покатил в город. Камешки вылетали из–под колес его огромного черного мотоцикла. Да вам-давай, старина. Выжмем из тебя максимум сил. Надо торопиться. Благородные поступки надо совершать быстро. Это ведь позор — благородные поступки, добрые дела, щенячья благотворительность. Тот, кто не знает этого и не стесняется собственных добрых дел, тот вообще не знает, что это такое.
В старом отеле, на ступеньках, был тот, кого Уидлер искал. Он знал, где искать. Это существо ему было нужно, и это существо было здесь, и оно было единственным, кто в этот миг искренне обрадовался Уидлеру.