Правда, в Нью-Йорк Эмили пригласили не за эти достоинства. В колледж приехал Джеффри Магнус — молодой представитель нью-йоркской фирмы, в чьи обязанности входило обеспечивать родное предприятие молодыми волками с крепкими зубами и неослабной хваткой. Он был почти уверен, что для работы в Бразилии отберет молодого человека немногим младше себя, спортивного сложения, прекрасного пловца и теннисиста, который много может выпить на презентации и потом ночь напролет вести переговоры, ни на секунду не путаясь в цифрах и датах. Но увидев Эмили в ее строгом костюме, очках, со строгим черным бантом в темных волосах, — увидев Эмили, он тут же понял все. Что говорить, была у него и своя корысть: он всю жизнь мечтал о такой девочке. И вызывая ее в Нью-Йорк, он всем сердцем надеялся, что рано или поздно их куда–нибудь пошлют вместе или, напротив, дадут ей постажироваться пока внутри страны под его руководством. Кто бы мог подумать! Такая удача — там, где он не ожидал ничего подобного! Стройная, сильная, смуглая, — она была вполне в его вкусе, и объездить такую лошадку он взялся бы сию же секунду. О том, что у лошадки уже есть наездник, и что этот наездник — сама Эмили, он знать не мог. Еще больше его, несомненно, удивило бы, что Эмили до сих пор девственница и расставаться с невинностью в ближайшее время не планирует, ибо ей претит любая зависимость — от кого бы то ни было. Зависимости же от своего молодого, жаждущего, сильного тела она пока не чувствует, ибо слишком занята своей судьбой, карьерой и спортом. Плавание и теннис, к слову сказать, интересовали ее ничуть не меньше, чем это предполагалось для молодого адвоката, на поиски которого Магнус явился к ним в колледж.
Нельзя сказать, чтобы в родном городке Эмили чувствовала себя хуже, чем обычно. Подруги повыходили замуж и к двадцати одному году превратились в сущих куриц-наседок, квохчущих над детьми и озабоченных исключительно поведением мужей. Все это было довольно скучно, Эмили поблагодарила судьбу за то, что она с самого начала выбрала наиболее выгодную специальность, хороший колледж и куда более интересную судьбу. Что говорить о смысле жизни, когда ее жизнь и так гораздо более осмысленная, чем жизнь соседок-наседок, и уж во всяком случае сулит ей больше перемен, путешествий и, наконец, просто денег!
Мать постарела — почему–то именно сейчас, после окончания колледжа, это их очень сплотило, спаяло их. Эмили ощущала себя уже не ребенком, а скорее главой семьи, и это новое чувство, хотя и грустное, особенно при ее неистребимой сентиментальности, своей новизной отчасти радовало ее и приятно льстило. Теперь она сможет хоть как–то расплатиться с матерью за ее неустанную заботу. Теперь перед ней действительно надежное будущее. Со временем она окончательно сможет обосноваться в Нью-Йорке, перевезет к себе мать, они устроят нормальную жизнь, — тогда можно подумать о муже, о детях, о той семейственности, которая всегда составляла идеал Эмили.
Но теперь, как автомобиль, остановившийся на полном ходу, она затормозила слишком резко. После неутомимой работы и довольно интенсивного, хоть и неглубокого общения с ровесниками в колледже, Эмили почувствовала себя в провинциальном городке странно неуместной. Время текло медленно. Делать здесь было решительно нечего. Она с самого начала сделала все визиты, которые считались обязательными при ее возвращениях, посетила всех подруг, поболтала со всеми одноклассниками, кто еще не разлетелся из родного гнезда или слетелся в него на лето, — и тут–то в ее жизни стала ощущаться та пустота, которой просто неоткуда была взяться прежде.
Пустота... но при мысли о ней Эмили посещало странное чувство, в котором соединялись тоска и наслаждение. Она одна. Одна на целом свете. Помощи ждать неоткуда. Выходишь на улицу, холодок эдак щекочет темя, солнышко сияет в небесной голубизне, люди какие–то... ты никому не нужна и тебе никто не нужен. Кроме тебя самой. Ты глядишься в зеркало как фонарь глядится в высохшую лужу, и ровный свет твоего одинокого тела льется в твои глаза, кроткие темно-карие глаза за стеклами немодной оправы (Эмили любила в такие минуты надевать очечки, да хотя б для того, чтобы лучше себя видеть), взор печален, ресницы слегка опущены, рот приоткрыт, длинные тонкие пальцы гладят щеку... Одиночество? Какое, к черту, одиночество! Мужики не сводят с нее глаз. Провожают ее взглядами. Заговаривают о романах Кортасара!