— Может, побродим лучше по городу?
— Зачем? Тебе что–то тут не показалось?
— Не знаю... Я тут впервые. Ты же знаешь.
— А я не впервые. Сейчас все увидишь.
И Эмили увидела. Чего-чего, а музыкальности и чувства ритма у танцующих было не отнять. Горячие смуглые тела изгибались, качались, сплетались в глухом, нарастающем ритме. Музыка становилась громче, быстрей, страшней. Высокая сорокалетняя — так показалось Эмили, — густо накрашенная мулатка рванула на себе платье. Ее примеру последовали многие в разных концах зальчика. Молодой мужчина в белых брюках и розовой рубашке с темными полукружьями под мышками подбежал к Эмили и попробовал втянуть ее в танец. Она робко оглянулась на Уидлера. Тот пожал плечами. Она выдернула руку, как будто ее ударило током.
Волна веселья вздымалась все выше. Странная, отчаянная радость захлестывала зал.
— Если это и гниение, то очень благоуханное, — сквозь зубы сказал Уидлер, не обращаясь к ней, но она расслышала, хотя и почла за лучшее не отвечать.
Смуглая женщина необычайной красоты, поразительно сложенная, с полной грудью, тонкой талией, почти черным, большим ртом, возбужденная, задыхающаяся, вскочила на стол, некоторое время высоко вскидывала ноги, танцуя, кружась, потом резко уселась, невозмутимо стянула майку и осталась в одной короткой юбке. К ней подскочил юноша — судя по всему, он не был ее спутником и вообще видел ее впервые. Он распахнул рубашку на волосатой, блестевшей от пота груди, под ребрами белел шрам. Женщина широко раздвинула ноги. Юноша встал между ними и принялся в ритме танца совершать вполне недвусмысленные движения, хотя брюки его были застегнуты, да и женщина пока не расставалась с юбкой.
Не много ли мне на сегодняшний день? Они что здесь, ничем другим не занимаются? — подумала она и чуть было не сказала этого вслух, но тогда Уидлер не отстал бы до утра, утверждая, что он теперь всю ночь спать не будет и ему жизненно необходимо узнать, чего именно она уже успела насмотреться в Рио. И ей пришлось бы не только рассказывать, но, глядишь, и показывать, причем простым показом он бы не удовлетворился. Не из похоти, а из чистого любопытства, но ей едва ли было бы легче от этого.
— Это танец, — сказал ей на ухо Уидлер, заметивший, что губы ее дрогнули, а руки порывисто охватили плечи. Так, со скрещенными руками, злая, недоумевающая, она была прекрасна и почти трогательна, как разъяренная Диана во время оргии, — девственница на пиру чужого позора.
— Что — и это?
— Ну разумеется. Они движутся в ритме музыки. Имитируют жизнь во всех ее проявлениях. Разве это не называется танцем?
Сказала бы я тебе, как это называется, подумала Эмили. В ней закипало раздражение. Ей опять вспомнилась фраза насчет клубники со сливками и червей. Если рыба любит червей, нечего предлагать ей клубнику со сливками. Если тебе это все — бальзам на душу, то мне сплошное отвращение, стыд и неловкость.
Она не знала, как здесь себя вести. А веселье, кажется совсем ударило в головы присутствующим. Уидлер наблюдал за происходящим без особого интереса, — скорее с каким–то энтомологическим любопытством.
— Стой, — спохватился он. — Главное–то я забыл!
Он достал из кармана серебряную полумаску и осторожно надел на Эмили. Она не сопротивлялась, лишь подняла на миг пальцы к вискам и тотчас безвольно опустила. Уидлер взял ее руку и поцеловал.
— Ничего особенного не происходит. Но здесь ведь все притворяются. Ты притворяешься, что тебе не нравится, они все притворяются, что им нравится. Маскарад как маскарад!
Эмили видела в прорези полумаски чуть хуже и чуть меньше, чем раньше. Чувство опасности и брезгливости боролось в ней с любопытством, ощущением сладкой, запретной новизны. Она вздрагивала, щеки ее горели. Она тряхнула головой и подошла чуть ближе к толпе танцующих. Девушка на столе уже скинула юбку. Трусики — два треугольника ткани, связанные чуть различимыми тесемками на бедрах — вот и все, что на ней осталось. Она стонала, откидывалась назад, охватывала бедра юноши ногами, раскачивалась на столе взад и вперед. Ее партнер — пока еще, надеялась Эмили, партнер по танцу — уперся руками в край стола и смешно вращал ягодицами. Эмили хихикнула, но, ободрившись ее улыбкой, к ней устремился исключительно волосатый брюнет, похожий на Габриэля Гарсиа Маркеса — и такой же безумец, мелькнуло в ее голове. Ей менее всего хотелось быть здесь «своей» и было множество шансов стать «чьей–то», а это уж было совсем за гранью добра и зла. Она стерла улыбку с лица, как писали в одной старинной балладе, и отвернулась. Разлетевшийся было брюнет промчался мимо и ухватил кого–то рядом стоящего.