— Отпусти меня, — вдруг закричала Хана, пытаясь вырваться из лап морячка. Тот, молча перебирая ногами, глядел на нее в упор, каменными пальцами сдавливая ей плечи.
— Отпусти!
— Молчи, сука, — пробормотал он и вдруг медленным, страшным движением сжатой пятерни рванул на ней платье.
Хана завизжала. Той же пятерней он вцепился ей в грудь и резким толчком повалил на землю.
Танцующие оглядывались на них — скорее с любопытством, чем со страхом. Видно, здесь привыкли к подобным вещам.
Эмили, оцепенев от ужаса, глядела на Хану.
— Отпусти!!!
Адо, расталкивая окружающих, спешил на помощь жене. В глазах его был ужас.
Эмили увидела Уидлера. Он, мягко касаясь плеча морячка, что–то убедительно ему втолковывал. Однако не убедил. Отпустив Хану, тот обернулся к Джиму; описав дугу, его кулак со свистом рассек воздух. Джим ударил двумя руками, почти одновременно — в подбородок и в поддых. Морячок взлетел вверх, обретя скорость и направление. У кромки пляжа он приземлился; мулаты, хохоча, погрузили его в лодку и оттолкнули ее от берега. Морячок поплыл. Плавать ему было хорошо, тем более в отрубе и в лодке. Он глядел в небо широко раскрытыми удивленными глазами, и солнце светило прямо ему в лицо.
Танцы прекратились, но музыка стала громче. Хана, с плачем прикрывая грудь, медленно поднималась с земли. Адо взял ее за локоть. Она резко выдернула руку.
— Отпусти! — кричала она, с ненавистью глядя на мужа.
— Прикройся — бормотал он, — прикройся... — и мягкими пальцами пытался ее обнять.
— Не прикрывай меня! Уйди! Пусть я так и подохну голая! — казалось, Хана сошла с ума.
— Тебе не нравится, как я выгляжу, да? — орала она, отталкивая Адо. — Я тебе отвратительна? Тебе не нравится моя грудь?
Хана сама рванула платье, и материя снова треснула. Грудь ее колыхалась, белые, молочной белизны, соски бились в ладонях мужа.
— Смотри на меня! — кричала она. — Смотри, тварь! И пусть все смотрят!
Морячок плавал.
Вдруг он вздрогнул и приподнял голову, дико озираясь. Кругом был океан, впереди — пляж. Подгребая руками, он медленно поплыл к берегу. Джим что–то шептал Хане. Морячок, не отрываясь, глядел на Джима. Эмили с ужасом стелила за морячком. Что–то надо делать, немедленно... Она забыла.
Морячок плыл прямо на нее.
Вот он причалил. Тяжело спрыгнул на песок. Потянулся дрожащей рукой к левому ботинку. «Беретта», — прошептала Эмили, и глаза ее заметались по песку. Ведерко со льдом! Морячок, сжимая в руке черную стреляющую машинку, приближался, задумчиво разглядывая Джима. Эмили бросилась вперед и выплеснула воду из ведерка прямо в лицо покорителю морей. Тот, схватившись ладонями за лицо, глухо заматерился и упал. Сегодня ему так не везло!
«Эмили, скорей!» Джим, Адо и Хана быстро усаживались в машину, толпа бразильцев с гиканьем и свистом за ними гналась. Эмили, расплескивая воду из ведерка, бросилась к ним. Тяжело дыша и увязая в песке, она бежала навстречу толпе. Черная тень настигающих уже падала к ее ногам, когда Джим, схватив ее на руки и швыряя ведерко в толпу, втискивал Эмили в машину. Взревев, «мерседес» заскользил колесами в горячей жиже и резко рванулся вперед. В стекла полетели камни, на крышу кара взлетел мулат и, не удержавшись, скатился вниз с диким воем.
Толпа отдалялась, отдалилась, навсегда скрылась из глаз.
«Мерседес» мчался по автостраде. В глухой, взрываемой лишь светом фонарей, черноте тоннеля немка разрыдалась. Адо тихо гладил ей руку. Эмили молчала, испытывая чувство страшной неловкости. Невольно, случайно, она подглядела чужую жизнь... сквозь разорванное платье как в замочную скважину. Больше всего на свете ей хотелось сейчас выйти из машины, упасть на землю ничком и плакать. Плакать, как маленькая девочка, которая никогда не знала и не желает знать о том, что писатели называют «семейной трагедией», когда двое, запертые в семью, как в мчащуюся в тоннеле машину, мучают друг друга и мучаются сами — без любви, без надежды, прикованные друг к другу лишь общей бедой.
Как страшно!
«Я никогда не выйду замуж, — думала Эмили, — я не хочу и боюсь этой страшной зависимости от чужого тела и своего темперамента. Боже мой... эти двое когда–то любили друг друга... им было легко вместе, а потом... что случилось потом? И этот Джим... как он мог тогда в ресторане выдумывать для меня эти дурацкие тесты... разве можно так вторгаться в чужую жизнь? Нельзя нельзя!»