И было утро, и был день, и вечер наступил тоже. И ветер, унылый и сырой, нес редкие струйки дождя над крышами разноведомственных домов, аварийных давно, аварийных уже и аварийных потенциально. И город мок под этим дождем невесело и вздувал бесконечные пузыри на бесцветно-радужных бензиновых лужах. И коты, вытесненные из теплых квартир прогрессом на мокрые крыши, мстительно раскачивали телевизионные антенны коллективного пользования, отчего достижения наши на цветных и черно-белых экранах умножались в количестве, но сильно теряли в яркости. А коты хриплыми голосами звали подруг в зыбкий уют чердаков и лестничных клеток и, не дождавшись, лениво дрались на скользком кровельном железе.
И пространство было трехмерно и материализм был крепок.
Не сверкнуло, не грохнуло, земля не дрогнула, а просто вышла на Улицу дворничиха Власьева, Елизавета Егорьевна, которую переменные управдомы называли «товарищ Савельева», а жильцы Дома №, что по Улице, – просто Федотовна. Вышла на Улицу женщина немолодая и во взглядах твердая, на имя Нюра тоже охотно отзывающаяся, и занесла метлу над кучей опавших осенних листьев. Всего только. А материализм треснул.
* * *– Ох-ох-о! – тяжко вздохнула Елизавета Егорьевна, – листьев-то, листьев намело сколько. – Листья, творенья божьи, были для нее сущим наказанием, как, впрочем, и снег, – слякость на Улице, дождь – грязь в подъездах, сушь – пыль во дворе, и пионер Матюков III – разбитые стекла, клинопись на стенах.
Да, не баловали судьба и природа Елизавету Егорьевну, но вот уже четвертый десяток лет служила она по своей части при Доме №, что по Улице. Менялись управдомы и научно-обоснованные взгляды на сельское хозяйство, создавались домсоветы и независимые государства Азии и Африки, а дворник Власьева продолжала влачить нелегкий дворницкий крест свой с упорством человека, презревшего начальное образование.
Была она женщиной глубоко верующей. Верила в Бога, в облигации займов развития, держательницей которых, в количестве 37 рублей, являлась. Верила в то, что будет кара Божья пионеру Матюкову III-му, раз уж избежал ее пионер Матюков II, отец нынешнего пионера.
Иногда посещал Егорьевну светлый и радостный сон:… И наступил День Седьмой и воссияла на небе заря, и не дымят черным, густым газетным дымом почтовые ящики, подожженные еще пионером Матюковым I, и вот, под ангельское пение хора ветеранов «Дожители» райжилуправления, новый временно исполняющий управдом Гавриил Аркадьевич Архангелович вручает ей почти новую метлу и ключи от комфортабельной дворницкой. Сон повторялся регулярно, как санитарные проверки, но был быстротечен, как горячее водоснабжение. Большую часть бессонных старушечьих ночей проводила дворник Власьева в недрах бездонного подвала, скромно именуемого в реестрах ЖЭУ «нежилой фонд», и, ворочаясь на жестком топчанчике, до утра слушала гул и стрекот машин, доносившиеся с расположенной поблизости Фабрики имени Юбилея Славных Событий.
* * *Когда-то давным-давно, еще в самом начале Хорошего времени, наступившего вслед за Мирным, возникла у страны большая потребность в шинелях. И родилась от этой потребности Фабрика. Снесли кустари-одиночки свои моторы силой в одну ручную силу, сели друг против друга и стали они уже не одиночки, а большой и дружный производственный коллектив. Мирное время уходило все дальше, шинелей требовалось все больше, и моторы ручные стрекотали все громче, и прибавлялось на Фабрике кустарей кооперированных.
А назвали свою Фабрику исполненные энтузиазмом кустари именем товарища Зачинавшего, о чем доску у входа прибили. И бюст товарища на хоздворе воздвигли и на баланс приняли. Но тут пришло Самое Хорошее Время, и не громко, а совсем даже наоборот, ночью, доску у входа известкой забелили, а бюст Товарища Зачинавшего, в четыре натуральные величины, досками забили. Потому как оказался он и не Зачинавший вовсе, а тормозивший и даже того хуже – большой враг и агент. Хотели бюст совсем сковырнуть, да потом подумали-подумали и, досками заколотив, под пьедестал для других бюстов приспособили.
А название Фабрики, разумеется, поменяли. Назвали ее как-то там вроде о кооперации и насчет цвета кооперации прибавили. Получилось и красиво, и выдержано, и как у всех прочих.
А потом пришли времена страшные, опять шинельные и в конце их кустари кооперированные рассеялись – кто в дальние края, а кто дымом из труб…
Все кончается, кроме времени, а время, оно меняется только. Вот и пришли времена Новые. И новые кооперированные, внуки первых кооперированных, решили сгоряча Фабрику опять назвать именем товарища Зачинавшего. Времена-то – Новые. Да только решив и доски с бюста совсем почти содрав да новый бюст, что на старом стоял, сбросив, призадумались.