Самому младшему воспитаннику здешней колонии — четырнадцать, самому старшему — чуть за двадцать. Самый опасный возраст. По достижении совершеннолетия, если срок не отбыт, осужденного могут перевести во взрослую колонию. По возможности администрация старается не делать этого. Дают возможность закончить школу, получить профессию, встать на ноги. Иного парня перевод во взрослую колонию может сломать навсегда. Но что касается злостных нарушителей режима, самых отпетых, то их переводят сразу же, как только исполняется восемнадцать.
…Поворотом ключа открылась массивная дверь с "глазком”. На улице был яркий, солнечный день, а здесь, в камере дисциплинарного изолятора, стоял полумрак. Высокое маленькое окошко скупо пропускало дневной свет. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела черные бугристые стены (не прислонишься!), поднятые, как в поезде, полки-койки (днем лежать нельзя), намертво прикрепленные к полу стол и табуретки. Затхлый, спертый воздух никогда не проветриваемого помещения. "Узник” смотрит на нас без всякого интереса.
— Сколько ты уже здесь?
— Семь дней. Еще три осталось.
— За что?
— За избиение. Тот парень освобождался, ну и украл у меня два куска мыла и пачку сигарет.
— А как ты узнал? Поймал его с поличным?
— Нет, догадался и ребята сказали. Как подошел к нему, так он аж затрясся.
— Не страшно тебе в изоляторе?
— А чего? Целыми днями отдыхаешь.
— Какой у тебя срок?
— Три года. Осталось четыре месяца и тридцать восемь дней.
Я выходила из ДИЗО[5] в подавленном состоянии. Уж слишком разительным был контраст летнего дня и мрака "карцера”. По всему чувствовалось, что и администрация жалела парня. Он должен был днями идти на УДО — условно-досрочное освобождение, но вот сорвался и теперь выйдет из зоны "по звонку".
Надеждой на УДО или амнистию живет здесь каждый. Осужденный знает Уголовный кодекс назубок. Он не забывает ни на минуту, что можно выйти на волю, отбыв одну треть назначенного судом наказания. Или половину. Или две трети. Здесь крайне важно не пропустить момент, когда того или иного подростка можно представить к УДО. Проглядишь — беда. Потому что старавшийся изо всех сил быть хорошим парень, почувствовав, что его усилия потрачены впустую, способен на непредсказуемый поступок.
…Листаю медицинскую карту Сергея М., 1971 года рождения. ”17.30 — жалобы на головную боль, боль в животе, рвоту. 1 9.00 — вызвали бригаду "Скорой помощи", отправлен в ЦРБ”. Это последняя запись. В больнице Сергей скончался.
Во время работы в мастерских один из воспитанников присмотрел бутылку с красивой иностранной этикеткой. Понюхал — вроде спирт. Выпил сам и угостил троих. В бутылке был яд.
Первому стало плохо сразу. Он долго отпирался, врал. Пока добрались до истины, прошли часы. Его отправили в больницу, но зная, что на очереди еще трое. Второму стало плохо вечером, третьему — ночью.
Отравитель поневоле, маленький, щуплый, с неестественно белым лицом и красными, словно вывороченными, губами, издыхает:
Я очень расстроился, когда узнал… Перепугался. Ведь я выпил больше. Но врач сказал, что я буду жить.
— У тебя есть родители?
— Никого нет.
— А у него — были?
— Есть…
Он рассказывает мне про детдом, про то, как воровал, как завидовал тем, у кого все есть, как маялся в каникулы. А потом — про тяжелые порядки в колонии, про трудности в отряде и, наконец, про то, что мне уже известно: как совсем недавно он уговорил двоих ребят ударить его заточкой в живот и сам показал место.
— Зачем?
— В больницу хотел.
Те ребята "мотают срок" уже в другой колонии, длинный срок.
Меня ни на минуту не покидало чувство, что собеседник мой явно страдает психическим отклонением. Как выяснилось из разговора в санчасти, довольно большой процент воспитанников — умственно отсталые подростки, психопаты, дебилы. В колонии есть ставка психолога, а психиатра, увы, нет. Отряд дебилов? Да. Но кто придумал помещать их вместе со здоровыми? Ведь им и режим другой нужен, и лечение. Этого нет.
В мастерских заканчивала работу вторая смена. Готовые динамики и довольно унылого вида светильники ложились на стол контролера ОТК. Лица склонившихся над столами ребят — хмурые, безучастные. По всему видно — работа не в радость. Вряд ли кого исправит труд, лишенный мало-мальского интереса и хоть какого-то творческого начала. У многих воспитанников колонии хорошие руки. Надо дать этим рукам настоящее дело, нужную профессию. Хотя… Если даже обычная школа не слишком озабочена поиском интересных профессий в УПК, то что говорить о колонии? Здесь, может быть, и рады бы найти что-то иное, кроме всем надоевших динамиков и светильников, но промышленность не спешит простирать объятия.