Сжалился над ним несчастным и убогим, повар Якун Григорьевич, взмахом руки, позвавший Гераську на кухню.
Сидя за кухонным столом Гераська, со вниманием и почтением, слушал рассказ всеми уважаемого Якуна Григорьевича о событиях этого дня. Выпив второй ковш мёда, против сухотки в горле, повар излагал события с пугающей достоверностью в лицах.
–..ну вот, ты, Ерась, – глянь, внимательно во двор. Видишь темень. Вот. Я встаю всегда, когда темно, а летом не ложусь вообще. Пока солнце светит, повар должен готовить, за лето на всю зиму, чтоб в темень зимой спать, и свет не жечь.
Григорьевич хлебнул, закусил красной рыбкой, продолжил:
–… но сегодня за водой пошёл. Собак привязал, вышел и смотрю возле Ивана на Опоках, огонь горит, а людей нет. Чудо!!! Вернулся я, голову в кадку с водой окунул, уши снегом натёр, снова вышел. И вновь, «чудо»– свечи горят, а людей нет. Перекрестился я, кочергу взял, на свет пошёл. Подошёл и вдруг вижу, а у церкви люди, снегом занесённые, стоят на коленях и тихонько так поклоны бьют, как будто молятся, а попа-то рядом и нет. Я к Озарии, бужу его, говорю ему о людях чудно-странных, тихо выходим с челядью и топорами, подходим, и тут в слабом свете свечи узнаю Гервасия и Протасия Онаневичей. Еле углядел в темноте. Топор опустил.
Тут Григорьевич еще раз отвлёкся от рассказа для того, что бы капустки свежесквашенной взять с яблочками.
– Озарий ко мне подходит тихонько-легонько, я ему указываю, на Гервасия, он тоже меч опускает, и легонько так за плечо Протасия трогает, и говорит тихонько-тихонько, «Ты ли это Тасий»?
Здесь повар попытался изобразить, как произнёс эти слова Озарий, но, сбившись на пьяный фальцет, бросил пытаться подражать господину. Затем, мотнув головой, продолжил сиплым голосом.
– А в ответ Протасий покачнулся и упал, ударился лбом о закрытые церковные ворота, – отметил повар не без скрытого сарказма.
– Озарий, то наш, тут испугался, перекрестился один я, – продолжил повар, – носом учуял, что пьяные они все. Пьяные, а потому дурные!!! Ну, тут потом, уж всех во двор занесли, на сене спать уложили. Всех двадцать пять человек, ага. Через час-полтора встали все к заутрене. Меня как-то забыли добрым словом помянуть. А, если бы не я, было бы кровопролитие в Новгороде, – закончил повар и, притомившись, задремал.
Пока повар отдыхал, Гераська сам решил вознаградить себя за совершённое им великое сидение на Витке и принялся, есть всё, что стояло на столе. Как-то: уточку, жаренную с кашей и грибами, лосятинку, варёную с травками и кореньями, стерлядь, притомлённую под сметанным соусом. Что бы еда в горле не стояла колом, он регулярно прихлёбывал из ковша медовуху, закусывая каждый глоток вяленой медвежатиной вместо хлеба. Через час, насытившись и разомлев от выпитого, Гераська потерял всякий стыд, и принялся громко икать от сытости и блаженства. Разбуженный проявлением Гераськиного удовольствия бытиём и миром, Якун Григорьевич с немалым удивлением обнаружил, что часть ужина исчезла, и нужно вновь открывать кадушку с медовухой, и лезть в бочонки с мочениями, ставить в печь каши, и колить на огне орехи для заправки. Стоически перетерпев разорение стола, Якун Григорьевич отпил немного из кадки холодной ключевой воды, привезённой с Хутынского монастыря, перекрестился на образа, освещённые тусклой лампадкой, заправленной конопляным маслом, принялся за дело и продолжил прерванный усталостью рассказ.
– Я то – думал, что ватага Онаньевичей по утреннему холодку опять пойдет молиться в церковь Ивана на Опоках, благо она рядом, за углом. Однако Озарий приказал, «Гостей со двора не отпускать, опохмелить, но так, чтоб облик христианский не теряли и разумения тоже. Накормить. Потом, привести к нему. Затем натопить топить баню для дорогих гостей». Мне же дал наказ обед делать, «вельми силён». Я, конечно, сделал всё и когда в горницу вносили вторую смену горячих блюд, ну там, что пожирнее: утятинки жареной, свининки с кашами и взварами, сметанки с хреном, услышал следующее.
Тут Якун совсем перешёл на шёпот, и чтобы расслышать слова повара Гераська вплотную подсел к нему.
–Протасий Онаньевич говорил Озарию, – зашептал повар.
– Мы с батюшкой, после того как узнали, что нехристи Русскую землю разорили, решили помочь христианам в низовых землях. Чем бог нам дал, в тот год. Нагрузили лодочки четыре хлебом и житом, и пошли в низовые земли по большой воде. 19 Людишки подобрались справные, помыслы у всех чистые, все хотели по своей воле во искупление грехов своих и человеческих сделать дело богоугодное: – накормить голодных, пригреть сирот. Через тридцать дней пути, уже на Волге, в сгоревшем городище встретили сирых погорельцев, строивших дома для деток своих. Жито им сполна отдали с одной лодчёнки – то, всего-то за четверть гривенки.