И до перестройки Вениаминыч не мог жить без всякого рода собраний и совещаний, где он учил уму-разуму подчиненных, вырабатывал у них чувство личной ответственности за порученное дело. Там он мог послушать себя и дать урок зарвавшемуся сотруднику.
Вениаминыч был изобретателен на воспитательные приемы и никогда не показывал очередной жертве, что ее (его) ждет публичная расправа.
Свои обвинения он облекал поначалу в такие невинные выражения, что некоторые — не очень понятливые — думали, что он, напротив, хвалит обвиняемого. Но по ходу действия слова становились все более обидными, и все облегченно вздыхали: а мы-то думали, что хвалит. Если наказуемый менялся в лице, ерзал, бегал глазами, краснел, а товарищи с удовольствием наблюдали за его реакцией, то Вениаминыч добавлял еще пару сочных эпитетов и, удовлетворенный, садился. Цель достигнута, порок наказан.
При этом он испытывал необычайное облегчение. В такие моменты он добрел, глаза теряли волчий блеск, с ним можно было говорить по-человечески. И он, что характерно, отвечал по-человечески, как будто не был всесильным Хозяином, как будто не он только что распял коллегу по партии. После собрания он мог даже подойти к униженному и по-дружески приободрить его, сказать, что вот, мол, какое интересное, откровенное собрание получилось, вот что значит оздоровляющее влияние гласности, прямо душа радуется! И оплеванный подчиненный тоже добрел душой, понимал, что это нужно, что сегодня он, а завтра, глядишь, и сам Василиск попадется!
После Вениаминыча прения открывали "три богатыря”; были они косноязычны, злобны и напрочь добывали намеченную послом жертву. Иногда Вениаминыч менял сценарий и поручал кому-то из этой троицы высечь на собрании такого-то, употребив такие-то выражения. И они "ставили вопрос” о том, что наш товарищ, член, понимаете, нашего дружного коллектива, сплоченного, можно сказать, как одна семья, оказался совсем не таким, как мы, то есть некоторые, себе его представляли. Оказалось, товарищи, что этот член, как показывает практика, не участвует в общественной жизни, не отдает колонии всего себя, не хочет жертвовать всем тем, что имеет, ради заветной цели, товарищи! Все жертвуют, а у него, представляете, остается свободное время! Собрание глухо ворчало: "Свободное время? Ишь ты! Да как он посмел!”
Вениаминыч чуть не урчал от удовольствия. Так было хорошо! Кончалось тем, что виновника, а им, как вы понимаете, чаще всего оказывался все тот же Сидоров, нагружали дополнительными поручениями и подвешивали над ним дамоклов меч исключительной меры: написания "плохой” характеристики.
Вениаминыч, возможно, чувствовал себя в роли верховного вождя племени или "крестного отца" мафии, или президента небольшого государства: ведь он мог приказать все, что угодно, и рассчитывать не только на исполнение, но и на молчание: терпеливый вознаграждался. Я спросил об этом Вениаминыча, и он признался, что действительно ощущал полную свою безнаказанность.
— Да разве можно было иначе, — удивлялся он моему вопросу. — Ведь коллективом руководить, это совсем непросто. Одна паршивая овца может такого натворить… — он покачал головой. — Все наши беды из-за того, что некоторые слишком много о себе думают и смущают остальных. Нет, ты, мой милый, похлебай дерьма-то, а потом уже рассуждай! — Вениаминыч рассердился, и я перевел разговор на другую тему.
К своему первому партийному собранию Вениаминыч готовился особенно тщательно. Проштудировал последние программные документы пленумов и конференций. Освежил в памяти передовые центральных газет. Пролистал заготовки ответов на наиболее острые вопросы, которые обычно задают в отставших от действительности совколлективах. Такую заготовку ему вручили перед отъездом. Очень полезная штука оказалась! Потом вызвал Стебнюка и рекомендовал ему составить сценарий собрания, загодя определив роли для всех участников. "Без исключения, Игорь Петрович, — подчеркнул посол. — Коллектив у нас небольшой, все должны быть активны. Демократия демократией, но ведь и контролировать нужно. Так ведь нас партия учит?"
А догадливый Стебнюк уже и проектик набросал. Доклад ютов (он переписал его с прошлогоднего, освежив только цитаты), определены кандидаты на прения: один дипломат, один шофер-механик и один, то есть одна, врач. Социальная структура посольства соблюдена. Первый расскажет о благотворном влиянии перестройки на внешнюю политику. Второй отметит недостатки в работе профкома, зажимающего проблему досуга совграждан, а врачиха предупредит членов партии о вреде пьянства и внебрачных половых связей, заострит вопрос о СПИДе. Ну а посол все завершит, очертит глобальные задачи сегодняшнего и завтрашнего дня.