Ты испугался, милый мой Чарльз? Действительно, это письмо — какой-то сплошной бред. Не суди меня строго, но сегодня у меня было паршивое настроение и я перебрала лишнего… Раньше родители на меня за это бурчали, но теперь и они отступились. Для них я как отрезанный ломоть. С братом, которому я прежде так доверяла, видимся все реже и реже. У него завелась очередная любовница. Так что теперь я совсем одна, и даже ты, мой милый Чарльз, даже ты от меня отвернулся. Столько холода в твоем голосе и письмах! Повеситься, что ли…
В доме, кроме прислуги, никого нет. Над городом снова восходит эта бешеная Луна, которая, может быть, единственная из всех меня понимает. Целую по-прежнему нежно".
Сунув письмо во внутренний карман куртки, Спецкор поспешил к выходу.’ Теперь он, кажется, знал, почему в резиденции на бульваре Весны его повсюду преследовали странные звуки и откуда взялся этот липкий, разливающийся по комнатам страх. Это ветер с Луны. Тот самый ветер, который вот уже много лет с наступлением ночи зарождался где-то в глубине Sinus Iridium — Радужного залива, поднимая столбы невесомой искрящейся пыли, превратившиеся в прах останки астероидов и реликтовых звезд, проносился над бескрайним Морем Дождей, над титановыми скелетами луноходов и спутников, во множестве разбросанными на дне высохшего Болота Печали, и уж отсюда, набрав силу, мчался через Озоновую дыру с ураганной скоростью к Земле. Как чума он обрушивался на город внезапно, неслышно. Он парил по его переулкам и площадям, влетал в раскрытые окна и двери, смешивался с питьевой водой, впитывался в хлеб, в кровь, доводя людей до неосознанного безумия, а со временем и вовсе превращая их в неизлечимых шизофреников, в аномальные создания, в мутантов, коих и в худшие свои времена не знала мировая цивилизация. Они не умели ни мыслить, ни говорить, а лишь только маршировать и заучивать наизусть цитаты из бреда своих вождей. Они не умели любить из страха, что может родиться ребенок, но зато умели ненавидеть — всех тех, кто был хотя бы немножко другим. Они с легкостью свергали великих богов человечества, а на их место водружали каменных истуканов в честь собственных палачей. И дети несли палачам цветы, и взрослые плакали от умиления. Среди них не считалось зазорным предательство. Наоборот, оно даже было возведено в ранг добродетелей. О наиболее выдающихся предателях складывались песни, а их портреты помещались в школьных учебниках. Дети докладывали на собраниях о своих родителях, а родители закладывали собственных детей. А уж если какой-нибудь мутант закладывал всех своих родственников, то ему могли подарить именные часы или даже вручить медаль. "Заложенных" здесь не расстреливали и почти не пытали. (Это считалось одним из демократических достижений руководства страны.) Их просто вызывали на допрос и усаживали в кресло с вмонтированным источником изотопов.
Жители этого города с каждым годом все меньше нуждались в пище и вполне довольствовались вонючим салом и костями (по заявлениям местных партийных врачей, духовная пища была гораздо калорийнее пищи физической). Они привыкли жить без света и без тепла и даже гордились своим умением преодолевать жизненные трудности. Они писали книги без начала и без конца, книги, которые больше напоминали служебные инструкции. Они разучились видеть, потому что лунный ветер подверг мутации радужную оболочку и хрусталики их глаз, так что теперь они могли различать только два цвета: черный и белый, но порой путали даже их. Такие понятия, как добро и зло, — вообще перестали существовать для этих людей и превратились в некую абстракцию. Вместо этого они использовали понятие целесообразности. Конечно же, лунный ветер с приходом ночи вторгался не только в этот, но и в другие города и села страны. Намного раньше он уничтожил гигантскую северную империю Совок. А после второй мировой войны и некоторые другие, освобожденные Совком государства.
И вот теперь, когда, так и не выкарабкавшись из состояния комы, северная империя умирала в безобразной агонии, освобожденные ею страны вдруг впервые за многие годы увидели свет. Но не призрачный свет Луны — другой. Свет восходящего Солнца. Свет, от которого с непривычки даже слезились глаза.
Он достиг Города Луны только в декабре. Но даже после того, как не стало Сапожника, свет этот не сделался ярче. Лишь налился пунцовым от пролитой крови. А ночами по его улицам все еще блуждал лунный ветер.