"Похороны близки, — размышлял Спецкор, шагая вверх по бульвару Весны к площади Авиаторов, — вот помрет она, и кончится страх, кончится вся эта шизофрения. Ведь ясно же, что эта чертова Луна помирает…"
— Плохо выглядишь, — сказал Старый друг, когда они все вместе, включая пострадавшего за революцию Иннокентия, уселись за обеденным столом, — у тебя такая физиономия, словно ты сожрал таракана.
— Приятного аппетита, — сказала его жена, — ты всегда шутишь вовремя.
Спецкор промолчал. Потом вылил в себя большую рюмку коньяка и спросил:
— Ребята, а Луна вас никогда не возбуждала?
— Знаешь что, — сказала жена Старого друга, — ложись-ка спать. Сегодня ты очень устал.
Перед тем как заснуть, он взял с полки запылившуюся книгу профессора Филиппсона "Европа" издания 1906 года и, открыв ее наугад, прочел: "Виной этому та страшная язва, которая разъедает румынский народ и государство: это — та непроходимая пропасть, которая существует между честным и сильным, храбрым и способным на самопожертвование, но коснеющим в грязи, нищете и полнейшем невежестве крестьянством, с одной стороны, и высшим сословием — с другой. Последние прожигают жизнь в наслаждениях, услужливо предоставляемых им успехами новейшей культуры, часто тратят больше, чем дозволяет их состояние, подражая всем парижским нравам и порокам; в некоторых отношениях они даже перещеголяли парижан. На каждом шагу чувствуется в Румынии это противоречие между внешними учреждениями западноевропейской высшей культуры и кроющейся под ней восточно-средневековой полукультурой и полукультурностью широких народных слоев. Это обстоятельство в гораздо большей степени, чем в других балканских государствах, бросает мрачную тень на быстрое и блестящее в некоторых отношениях развитие Румынии и сильно ослабляет веру в счастливое будущее страны. Все вышеупомянутые явления представляют собою естественное следствие тысячелетнего угнетения народа немногочисленной кастой крупных землевладельцев и чиновников — зло, которое, в силу тех же причин, тяготеет и над могущественной Россией".
Где-то лениво долбил АКС.
Над городом низко шли армейские вертолеты.
Совковое посольство — это непременные голубые ели у входа. Это омоложенные портреты очередного вождя в кабинетах, ядовито-зеленый цвет стен, красные ковровые дорожки, угрюмые охранники, заросли из антенн на крыше, комната спецсвязи и затраханные шифровальщики в них, красный стяг на флагштоке, гипсовый дедушка Ленин, актовый зал с деревянной трибуной и горячий чай в стаканах с подстаканниками. Это суровый парторг, офицер безопасности, новая кофточка жены посла, распределитель, выписка по каталогу "Peter Justesen", ноябрьский прием, склоки с торгпредством, подсидки, аморалка, интриги, конец срока и самое страшное в посольской жизни — высылка в Совок. Посольство — это свой замкнутый мир. Это аквариум, в котором каждая рыба — от неприметной гупии до мубункинов и вуалехвостов — живет, кормится и передвигается по определенным для той или иной породы законам. И ненавидит других рыб. И сжирает их при первом удобном случае. По сути же, каждый такой аквариум — в Париже ли, Токио или Гаване — всего лишь сконцентрированное отражение самого Совка, увеличительное стекло, сквозь которое гигантская эта страна видится отчетливее и яснее.
Спецкор не любил Совковых посольств именно из-за этого. Ему вообще претил совкизм, а уж концентрированный — тем более. Ну как если бы это был рыбный суп из пакетиков. Его раздражал напускной официоз, строгие костюмы и эти ни на что не похожие наполовину дипломатические, наполовину крестьянско-пролетарские манеры тамошних обитателей. Но тут он сам напросился.
Жена Советника посланника хорошо растворяла бразильский кофе и разводила кактусы. Их у нее была целая плантация на подоконнике.
Самого же Советника посланника кактусы мало интересовали. Его возраст неумолимо близился к пенсии, а он — который уж год подряд — торчал на этой бестолковой работе, в этой столь же бестолковой и по дипломатическим понятиям бесперспективной стране, куда МИД обычно ссылал либо начинающих мальчишек, либо потенциальных отставников. Это тяготило Советника посланника. Он плохо спал. Глотал таблетки. И не любил посла.
Когда в город среди зимы вернулась весна, посла уже здесь не было. В это время он поправлял здоровье в Кремлевской больнице. Так что все, что случилось несколько дней спустя: и арест Сапожника, и признание правительства повстанцев, и бомбежка дома торгпредства, и срочная эвакуация в Совок, — все легло на Советника посланника. Он радовался этому и боялся одновременно. Его последняя встреча с Сапожником произошла в тот же день, когда правитель вернулся из Тегерана. Как и обычно, он сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете, но его лицо на сей раз вместо привычной бледности и даже желтизны было почему-то розовым. Неподалеку устроилась со своим блокнотом стенографистка. Тут же стоял переводчик.