Иван Иванович, как и Василий Петрович, был сыном ссыльного поселенца. Когда-то, в начале века, их отцы дружили, а сами они играли вместе еще мальчишками. Еще когда Иван Иванович учился, ему сказали, что он похож на Чехова, и с тех пор он, стараясь не нарушить этого сходства, носил бородку и пенсне.
Подойдя к тахте, Иван Иванович присел на край и, заправив за ухо шнурок, сказал:
— Вот что, Василий Петрович, тебе нельзя работать.
— Знаю.
— Тебе надо навсегда распроститься с шелкопрядом. В тайгу ты больше не ходок.
— Послушай, Иван Иванович, шелкопряд — единственное дело моей жизни, которое я всенепременнейше хочу довести до конца. Понимаешь?
— Я уверен, что оно доведет тебя до конца скорее. Я не таю это от тебя. С инфарктом шутки плохи.
— Но все бумаги со стола ты перенесешь на тумбочку у тахты. Я тоже не хочу играть в прятки.
Врач пожал плечами и перенес бумаги.
— Да, послушай, Иван Иванович, тебя можно попросить не как доктора, а как приятеля об одном одолжении?
— Проси.
— Будь добр, принеси мне работы Заболотного. Особенно мне нужна его статья «Угасание эпидемии».
Иван Иванович рассердился, но статью отыскал и принес. Талаев прочитал ее. А в другой раз, пока доктор готовил шприц для инъекции, Василий Петрович начал разговор:
— Лучшее лечение — это работа.
Доктор посмотрел на приятно взволнованное лицо Талаева и ничего не сказал.
— Конечно, до сих пор никому и в голову не приходило разделять первичное заражение от вторичного.
— Почему же? — удивился доктор. — При возникновении эпидемий это главное. Если исключить вторичное инфицирование, то и эпидемии не будет. Для этого проводят дезинфекцию, отделяют больных от здоровых — основные правила санитарии. В городе, например, бывают случаи брюшного тифа, дизентерии, скарлатины. Но больного вовремя изолируют от окружающих, и он не становится источником заражения — вторичного инфицирования.
— Однако окружающие могут в этом случае быть бациллоносителями? Они остаются здоровыми, а в то же время в их организме есть микробы этой болезни? — спросил Талаев.
— Безусловно. Да у любого здорового человека в организме есть болезнетворные микробы. Причем самых заразительных, самых кошмарных болезней.
— Так почему же человек не заболевает? — Василий Петрович приподнялся с подушки.
— Э, если вы так будете реагировать на разговоры, я замолчу.
— Хорошо. Не буду реагировать. Потом, я ведь имею в виду не людей, а насекомых. Среди них тоже имеются здоровые бациллоносители… А почему люди не заболевают?
— Они здоровы, крепки. Не поддаются болезни. Про ваших насекомых не знаю, — сердито сказал Иван Иванович. — И, кстати, вам нельзя много разговаривать.
Василий Петрович замолчал. Он думал о том, что при всей современной скрупулезной специализации науки и каждого ее отдела ученому невозможно, немыслимо быть узким специалистом. Всегда смежные области в чем-то обгоняют, уходят вперед, добиваются результатов, пусть противоположных по смыслу той работе, которую ведешь, но знание этих решений нужно непременно.
Вероятно, успешная работа ученого всегда связана с широтой его взглядов. «Может быть, мне стали необходимыми знания из соседних областей потому, что тема касается сразу трех дисциплин: микробиологии, энтомологии и эпидемиологии? Впрочем, трудно найти практическую проблему, не затрагивающую смежных наук. Но я отвлекся», — остановил себя Талаев.
Успехи эпидемиологии, особенно советской, блестящи. У нас ликвидированы болезни, которые считались неистребимыми в течение столетий. Но Талаеву нужно добиться прямо противоположного результата — вызвать эпизоотию, массовое смертельное заболевание насекомых с двухгодичным циклом развития.
Итак, бациллоносительство — нормальное состояние здорового организма. Кто не носит в себе вируса гриппа? Однако нужно «что-то», и только тогда человек заболевает. К примеру, охлаждение организма, ослабление его.
А что это «что-то» для шелкопряда?
Однажды в гостиной послышался голос Кирилла Андреевича Громушкина. Василий Петрович тотчас понял, что ждал его прихода.
Коренастый, в отлично сшитом костюме, Кирилл Андреевич расположился в кресле у постели, и минут пять они говорили о всяких университетских новостях. Потом Василий Петрович спросил прямо:
— Кирилл Андреевич, как вы относитесь к моей работе? Ведь вы слушали мой доклад.
— Я слышал не только ваш доклад, но и «доклад» Ивана Ивановича. Он жаловался на вас.
— Наябедничал…
— Ну, Василий Петрович, не будем детьми. Он прав.
— Что ж, — насупился Талаев. — Тогда у нас с вами разговор не получится.
— Горячитесь, Василий Петрович…
Талаев внимательно посмотрел на своего собеседника. Продолговатое, до синевы выбритое лицо Кирилла Андреевича было серьезно.
— Если вы, Василий Петрович, хотите, то я выскажу свое мнение и относительно вашего доклада и о борьбе с шелкопрядом вообще.
— Если оно не цензуровано у Ивана Ивановича — да.
— Нет. Не цензуровано. Хотя он мне сказал, что разговаривать с вами о делах уже можно. Так вот. Вы очень своевременно выступили с докладом, и ваша оценка своей работы трезва и справедлива.
— Это, так сказать, цветочки, а ягодки — кислые, — заметил Талаев.
— Нет. Не согласен, — опершись ладонями в колени, сказал Кирилл Андреевич. — Я очень внимательно ознакомился с тезисами вашего доклада. В отличие от своих зарубежных коллег вы не впали в отчаяние.
— Впал.
— По другому поводу. Они приходили к выводу, что бактериологическое решение проблемы в принципе бесперспективно. Например, международная комиссия по опытам Д'Эрелля прямо утверждает, что кокк, вызывающий септицемию у саранчи, лишь случайно может давать вспышку эпизоотии. Иными словами, микроб не патогенен, не болезнетворен.
— Так.
— А вы утверждаете, что бациллюс дендролимус патогенен и обязательно вызовет эпизоотию, но вы еще не изучили условий, при которых это случится. Это, простите, в корне отличается от выводов очень компетентной международной комиссии. Вы их не ставите под сомнение, а отрицаете. Вы открываете перед микробиологами мира новый путь. И должен вам сказать, что вы подошли к решению проблемы с философской точки зрения как материалист и диалектик.
Талаев смущенно поморщился:
— Вы столько хороших слов наговорили…
— Я сказал то, что думал. Кстати, попытки Штейна в последнее время тоже неудачны. Он столкнулся с теми же трудностями. И не преодолел их. И не пришел к тем выводам, что вы. Так что, я думаю, коммунисты были правы, в течение десяти лет поручая вам ведение философского семинара биологов при горкоме партии. Это я уже как секретарь партбюро говорю.
— Но ведь дендролимус-то пока результатов не дал!
— Есть мысль! Это тоже немало. Идея становится материальной силой и тогда, когда она овладевает одним человеком, — улыбнулся Громушкин. — Особенно когда дело касается науки.
— Вы высказали весьма частную мысль, Кирилл Андреевич. Ее мне первым отец сказал. Смешно немного вспоминать папу, когда самому под шестьдесят, когда сам уже дед. Но приходится.
— Да, кстати, Василий Петрович, а за что вашего отца выслали из Петербурга?
Взглянув на Громушкина, Талаев понял, что тот заметил его взволнованность и хочет переменить тему разговора. Не желая беспокоить гостя и интересного собеседника, Василий Петрович рассказал о том, что отца его исключили из университета и выслали в Сибирь за распространение изданий ленинского Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Выдал Петра Талаева его отец, дед Василия Петровича, казачий полковник, выслуживший золотые погоны сорокалетней верной службой государю императору. Нашел у сына в кармане революционную листовку и выдал.