Гренс смотрел, как она удалялась по гравийной дорожке, петляющей между ухоженными кустами и массивными надгробьями, будто перемещенными сюда из другой эпохи. Он не спросил даже ее имени.
Безымянная, совсем как та девочка.
Ему и самому была пора возвращаться в кабинет комиссара криминальной полиции, с минимум дюжиной текущих расследований на столе. Но он еще не закончил с Анни. Поэтому Гренс снова присел на парковую скамью, теперь уже один и без всякой тряски.
Он ведь тоже иногда думал о ребенке, о котором Анни так и не узнала. О вполне сложившемся человеке, с сердцем, легкими и глазами, которые могут закрываться и открываться. Их девочка умерла в тот же день, что и Анни – для всех, только не для Гренса. Почему он не сказал об этом Анни? Он пытался, особенно поначалу, в больнице. Но Анни как будто не вполне его поняла.
Моя маленькая девочка.
Так это все-таки несправедливо.
Время от времени, занимаясь делами преступников, которые преследовали и убивали друг друга, Гренс не мог избавиться от ощущения, что эти люди сами выбрали свою судьбу. Нет, он все так же добросовестно делал свою работу, выкладывался по полной, снова и снова заглядывая под каждый камень, хотя бы потому что для Гренса это был единственный способ справиться с самим собой. Ничто у него не делалось наполовину, но Гренс не мог по-настоящему сочувствовать жертвам, которые сами сделали свой выбор. В отличие от ребенка, за которого решил кто-то другой.
Именно поэтому в случаях, где жертвами оказывались дети, речь шла о чем-то большем.
Вскоре он забыл о времени. Просто сидел на солнце, которое согревало весь мир, только не этот его кусочек.
Прошел почти час, прежде чем комиссар поднялся со скамьи и сорвал пару цветов с могилы Анни, чтобы положить их на край другого деревянного креста. Он стал задавать вопросы девочке, которой там не было.
Кто ты?
Почему ты исчезла?
Где ты теперь?
Я не хочу этого. Дайте мне побыть в одиночестве, пока здесь нет мамы и папы.
Так приятно держаться за руку, мягкую и твердую одновременно.
Руку, которая точно знает, куда идти, куда ушли папа и мама.
И где они меня ждут.
После того как Анни угодила под машину и девочка, которая только начала расти у нее внутри, умерла, а сама Анни медленно угасала в больничной палате, запертая в своем мире, коллеги отправили его к полицейскому психологу. Чтобы тот наконец разъяснил Гренсу, что это он наехал на Анни, и их совместная жизнь близка к завершению. Что то, чего он так боялся, произошло. До сих пор, тридцать пять лет спустя, Гренс помнил эту встречу с психотерапевтом, отчаянно пытавшимся нащупать подход к человеку, который потерял все.
Молодой помощник полицейского Эверт Гренс с треском провалил свое первое задание в качестве пациента – найти прибежище в ментальном мире, где можно было бы укрыться, когда лечение станет слишком изматывающим, а душевная боль невыносимой. Уже тогда Гренсу стало ясно, что его мир дал трещину. Он так и не нашел себе прибежища, даже в мыслях.
Кровать превратилась в черную дыру, куда он проваливался каждую ночь. Ни коллеги, ни друзья, ни огромное полицейское здание, которое он так любил, – ничто не приносило утешения. Гренс нигде не находил покоя, пока однажды не купил этот диван, на котором теперь лежал в своем кабинете.
Коричневый, вельветовый, ничем не примечательный и не особенно дорогой, он был удобен уже тем, что позволял комиссару вытянуться во весь его немалый рост. Набивка оказалась недостаточно жесткой, поэтому диван быстро потерял форму и стерся, так что стало совсем не очевидно, что он вельветовый. Что неудивительно после трех десятилетий ежедневного лежания, иногда и в рабочее время, и ночью, когда не оставалось сил добраться до дома.
Но в тот день отдохнуть так и не получилось, несмотря на послеобеденный час и хорошо знакомые шлягеры шестидесятых, которые Гренс снова и снова крутил на старом кассетном магнитофоне. Голова кружилась, в теле металась боль, заставляющая руки и ноги вздрагивать, даже когда ему удавалось впасть в короткий, беспокойный сон.
Гренс сел на краю дивана, потом лег снова. Нащупал на столе чашку с черным кофе, выпил. Потом стал рассматривать узор трещин на потолке: до сих пор это помогало успокоиться. Попытался было взяться за материалы предварительных расследований, тяжелыми кипами громоздящиеся на столе, но быстро убедился в бессмысленности этой затеи. Как ни вглядывался Гренс в буквы, как близко ни подносил к лицу, описание места преступления не читалось, и он понимал, в чем дело.