Митчелл – писатель даже не глобального, а трансконтинентального, всепланетного масштаба.
Я хочу продолжать писать! Почему по-настоящему хорошие, многообещающие произведения пишут тридцатилетние писатели, которые в свои шестьдесят не всегда могут создать нечто столь же потрясающее и великолепное? Может, им мешает осознание собственного выхода на пенсию? Или они когда-либо сотворили безумно популярное произведение, а потом строчили все менее качественные дубликаты своего же успеха? А может, просто нужно быть жадным и всеядным в чтении, в размышлениях и в жизни, пока вы еще на это способны, и тогда каждый ваш роман будет лучше предыдущего. Я на это надеюсь.
Посвящается Кэйко
Намного легче похоронить действительность, чем избавиться от грез.
Благодарности
А. С. Байетт, Иокасте Браунли, Эмме Гарман, Хироаки Ёсиде, Джен Монтефиоре, Лоуренсу Норфолку, Аласдеру Оливеру, Йену Патену, Джонатану Пеггу, Йену Уилли, Кэрол Уэлч, Джеймсу Хоффману, Майку Шоу.
Нобури Огава, смотритель Мемориального музея кайтэн в Токуяме, предоставил ценные сведения о торпедах кайтэн и их пилотах. Техническую информацию я почерпнул из книги Ричарда О’Нила «Взводы самоубийц» («Suicide Squads», Salamander Books, 1999). Все ошибки являются моими собственными.
1. Паноптикум
«Тут дело простое. Мне известно ваше имя, а некогда вам было известно мое: Эйдзи Миякэ. Да, тот самый Эйдзи Миякэ. Мы с вами занятые люди, госпожа Като, обойдемся без пустых любезностей. Я в Токио, чтобы отыскать отца. Вам известно и его имя, и его адрес. Сообщите мне и то и другое. Немедленно». Ну, или как-то так. В кофейной чашке расползается спираль сливочной галактики, невнятные разговоры обретают четкость. Мое первое утро в Токио, а я уже забегаю далеко вперед. В кафе «Юпитер» плещут волны пятничных планов, обеденного смеха, звяканья посуды. Трутни рявкают в мобильники. Трутни женского пола берут тоном выше, чтобы звучать женственнее. Кофе, сэндвичи с морепродуктами, моющие средства, пар. Мне прекрасно виден центральный вход в «Паноптикум» на противоположной стороне улицы. Впечатляющее зрелище. Верхние этажи готического небоскреба из цирконита скрываются в облаках. Токио варится на пару под плотно притертой крышкой – 34 оС при влажности 86 %, если верить большому дисплею «Панасоник». Город так близко, что его не рассмотреть. Расстояний нет. Все – над головой: стоматологические клиники, детские сады, танцевальные студии. Дороги и тротуары подняты на сумрачные ходули свай. Осушенная Венеция. По зеркальным граням зданий скользят отражения самолетов. Я считал Кагосиму[3] огромной, но она затеряется в любом переулке Синдзюку[4]. Закуриваю сигарету – «Кул», такие же купил байкер в очереди передо мной, – и смотрю на поток автомашин и прохожих на перекрестке Омэ-кайдо и Кита-дори. Трутни в костюмах в тонкую полоску, парикмахер с пирсингом в нижней губе, полуденные пьянчужки, домохозяйки с выводками малышей. Никто не стоит на месте. Реки, снежные бури, потоки машин, байты, поколения, тысяча лиц в минуту. Якусима[5] – тысяча минут на одно лицо. И у каждого есть шкатулки воспоминаний с надписью «Родители». Хорошие снимки, плохие снимки; страшные картинки; кадры, полные нежности; размытый фокус; поцарапанные негативы – не важно: люди знают, кто привел их в этот мир. Акико Като, я жду. Кафе «Юпитер» – ближайшее к «Паноптикуму» место, где можно пообедать. Вот бы вы заглянули сюда на чашку кофе с сэндвичем. Я узна́ю вас, представлюсь и постараюсь убедить, что закон природы на моей стороне. Как грезы воплощаются в реальность? Я вздыхаю. Не очень хорошо, не очень часто. Чтобы получить желаемое, придется штурмовать крепость. Хорошего мало. В огромном здании «Паноптикума» наверняка есть и другие выходы, и собственные рестораны. А вы – императрица, и обед вам подают рабы. И кто сказал, что вам вообще нужен обед? Может, человеческое сердце на завтрак насыщает вас до самого ужина. Я погребаю окурок в останках его предшественников и решаю покинуть наблюдательный пост, как только допью кофе. Я иду к вам, Акико Като. В кафе «Юпитер» работают три официантки. Одна – начальница, высохшая, как вдова императора, которая свела мужа в могилу своим нытьем, у второй – визгливый голос ослицы, а третья стоит ко мне спиной, но у нее – самая прекрасная шея во всем мироздании. Вдова рассказывает Ослице о недавно распавшемся браке своего парикмахера:
4