— Для мента и романа Толстого не жалко.
— Да какой он мент, — сказал Соленый, — так, какой-то мудила с Нижнего Тагила.
— Это мент, Соленый, — сказал Роберт. — Я ментов чувствую по запаху и непробиваемой глупости.
— Ну, если мент, зачем он здесь? Подсадная утка?
— Вряд ли. Хотя, черт его знает.
— Даже если он подсадная утка, то не для нас. Этот гусь ищет кого-то другого, — сказал Соленый. — Подождем до утра.
— А это? — Роберт кивнул на ватные тампончики.
— Гуси тоже любят кататься на велосипеде, — сказал Соленый.
Роберт кивнул шнырю, который засунул ватные палочки Алексею между пальцев.
— Я сам, — сказал Соленый. — Мне будет веселей наблюдать, если сам подарю этому гусю велосипед. — Он поджег вату. И Алексей покатился по гаревой дорожке.
— А-а-а! Когда же, наконец, будет финиш?! Жарко! Жарко, мать вашу! — Громкий смех в камере он принял за гул трибун.
— Ну, Гусь! Вот катается! — весело сказал Роберт.
— Но зарезать все равно придется, — сквозь смех, но серьезно сказал Соленый.
Соленый и Роберт не дожили до завтрака. Сейчас не раньше. Но раньше из камеры в столовую не водили. Ели прямо так, на шконках. Человек десять, правда, сидели за столом. Больше не умещалось.
Все в ужасе смотрели на Гуся, как успели прозвать Леху. Он сел за стол, и ждал, когда ему подадут завтрак. Только шнырь не выдержал и спросил, слегка согнувшись, но с полотенцем на руке:
— Вам яичко всмятку? Или так, как большинству? Пожарить на сливочном масле?
— Что? — Алексей думал, что ослышался. — Разве можно заказывать? Здесь есть меню? Как в ресторане. Не ожидал. — Последних слов никто не услышал. Смеялись громче, чем вчера.
— Зря ты их смешишь, Гусь, — сказал старший шнырь по кличке Хохол. Он и был хохол с Украины. — Обычно тех, кто всех тут смешит, через неделю максимум кладут под шконку. И трахают. Ты понял?
— Смешно, — ответил Алексей. И добавил: — Смотри, как ты тебя не трахнули.
Хохол отошел к своей шконке, и вынул заточку длиной сантиметров двадцать. Это, если считать без ручки.
— Такой поросят резать, — сказал Алексей.
— Не только, — усмехнулся Хохол. И добавил: — Гусей тоже. — И он сделал резкий выпад. Алесей не мог поверить, что Хохол на самом деле хотел его зарезать. Он даже не успел, как следует уклониться в сторону. Металл проколол ему мышцы выше локтя. Мало этого, Хохол вытащил заточку из руки, и опять замахнулся. Поднял ее над головой, как будто хотел пригвоздить Гуся к столу. Или даже лучше:
— Как будто хотел опустить на него гильотину справедливости.
Но Алексей тоже обладал врожденным чувством справедливости. На этот раз он отклонился назад, и добавил скорости голове Хохла. Стол не сломался, но одна доска прогнулась, а потом опять выпрямилась. Дуб, что ли?
И удар снизу. Апперкот. Хохол упал на шконку, которая стояла сзади и сломал ногу. Как уж он это смог? Видимо, бедро попало на металлический уголок. Хотя вроде Хохол был парнем не тощим. Тем не менее, ни жир, ни мышцы его не защитили. Просто упал неудачно. Так многие сразу и сказали:
— Неудачно упал.
Шнырь ломонулся к двери.
— Начальник, открой! Народ гибнет!
Алексея волоком вытащили из камеры. Начальник тюрьмы ничего не знал. Ему даже в голову не приходило, что:
— Этот Гусь работает под прикрытием. — Никто не знал, на каком уровне действует Серийник, поэтому никому ничего не сообщили.
— Вы молодец, — сказал начальник тюрьмы. И, не дожидаясь, вопроса добавил: — Молодец, что остановились на троих. А ведь могли бы перерезать всю камеру.
— Каких троих? — спросил парень.
— Вы покалечили Хохла, убили Соленого, убили Роберта. — Начальник тюрьмы подвинул поближе коробку папирос Казбек. Открыл и предложил Алексею: — Закурите, легче будет.
— Спасибо. Но думаю, легче мне не станет. Хотя, честно вам скажу: я никого не убивал. По крайней мере, в этой тюрьме.
— Точно?
— Абсолютно.
— Меры физического воздействия к тебе еще не применяли?
— Пока нет.
— И не будут, — сказал начальник тюрьмы. — И знаешь, почему?
— Нет.
— Ты, парень, добровольно во всем сознаешься. Напиши чистосердечное признание, и лети вольным соколом на Зону. Согласен?
— А просто так нельзя доказать, что я никого не убивал? — спросил Алексей.
— К сожалению, парень, нельзя.