— А вы вот и поговорили бы с ним насчет харчей и удовольствий, — вскользь заметил я Комову.
— Да нешто я не говорил. Еще как. Ничего не доходит. Одно твердит: в разведку да в разведку. Я ему: «Посуди сам, мил человек, ну куда тебе в разведку? Худущий да жалостный ты какой-то с виду. Вот на кухню, пожалуй, куда ни была, возьмут». Обиделся. Говорит, не девчонка какая, чтобы с посудой возиться. Как я ему только не доказывал, что кухня — совсем не зазор. Покормить-то умеючи надо. Взять хотя бы котелок, и то не каждый почистить может как следует.
— Так вы советуете его на кухню?
— Зачем же на кухню? — искренне удивился Комов. — Надо, по-моему, его в нашем деле испытать, раз малый такое стремление имеет… А к вам его сам полковник Тарасов направил. Значит, высшее начальство не возражает. И всем ребятам он больно приглянулся. Просили меня походатайствовать.
— Хорошо, я подумаю.
Комов потоптался на месте еще немного, раза два произнес: «Мальчонка-то больно толковый», но, видя, что я склонился над картой, спросил разрешения и потихоньку вышел.
Сейчас, когда пятнадцать лет отделяют нас от Сталинградской битвы, многим может показаться странным, как это начальник разведки дивизии собирается использовать в своем сугубо доверительном деле незнакомого мальчика. Если рассуждать с формальной точки зрения, это заявление верно, но тогда не всегда поступали так. Война-то была народной. В ней участвовали не только солдаты и офицеры, а сотни, тысячи сугубо гражданских людей, тех, кому в иное время и в голову не пришло бы браться за оружие, в том числе и молодежи. В особенности юноши — каждый из них готов был жизнь отдать, чтобы помочь армии. Да и мальчишки, порой даже против воли начальников, просачивались в боевые подразделения. Да и как отказать детям, потерявшим близких, бездомным, изголодавшимся. Их принимали, подкармливали, а затем под благовидным предлогом отправляли в тыл. Причем не всегда удачно. При первой возможности ребята давали стрекача, возвращались назад, бойцы с неделю их прятали от начальника, а затем и сам начальник, давно полюбивший мальчонку, начинал смотреть на его дезертирство из тыла сквозь пальцы.
Решая судьбу Евгения Середы, я подумал: «Пусть поживет, покормится, а там увидим».
В подобных же выражениях сформулировал свое решение Гуртьев, услыхав о шустром пареньке.
Жене выдали обмундирование, поставили на довольствие, и теперь Середа помышлял лишь об автомате, которым вскоре и снабдил его Комов.
Каюсь, я мало думал о юноше. Не до него было. Положение на фронте становилось все более и более напряженным. В полках разведчики уже сидели в окопах, да и нам, несмотря на «строжайшие» предписания Гуртьева, приходилось делать то же. Однако если я не думал о пареньке, то Комов, принявший под опеку Женю, заботился о нем. Он помог Середе освоить автомат и обучил многому своего молодого товарища. С разрешения Гуртьева с юношей немало поработал и дивизионный радист, обучивший Женю работать на радиопередатчике. Словом, не прошло и месяца, как недавно еще совсем «зеленый» паренек превратился в настоящего разведчика. И не только разведчика, но и любимца штаба дивизии.
— Вчера приходил ко мне ваш юноша проситься в разведку, — заметил мне как-то полковник.
— Молод очень.
— Конечно, молод, — вздохнул командир дивизии, — однако трудно запретить человеку участвовать в таком святом деле, как наша война.
Разговор получился как нельзя более кстати. Разведотдел армии возложил на нас ответственную задачу. Необходимо было проникнуть в тыл противника. Как назло, товарищ, присланный для этой цели, попал под обстрел и погиб. Заменить его некем. Послать бойца на такую операцию нельзя. Немцы заподозрят лазутчика, а Женя, благодаря своему маленькому росту, вполне годится. Поговорил с комдивом, тот вызвал к себе Середу.
— Прибыл по вашему приказанию, товарищ полковник, — доложил юноша, вытянувшись перед Гуртьевым.
— Вольно, сынок, — сказал полковник, — присаживайся.
И начал разговор, хороший, задушевный. Глядя со стороны, казалось, беседуют отец с сыном. Нет войны, не гремят орудия, не гибнут в окопах люди. Полковник расспрашивал, Женя отвечал охотно. Теперь уже не вместить бы в несколько строк биографию шестнадцатилетнего парня. Речь шла о школе, семье, комсомольской работе, мыслях о будущем.
Как всегда, часто зуммерил телефон, то и дело отрывался от беседы Гуртьев, но затем вновь возвращался к ней.
— Ну что ж, — наконец решил он, — иди, сынок. Такие, как ты, выдержат, не подведут.