– Но где же он?
– Должно быть, в участке; я видел, как городовые связали его и посадили в карету.
– Тогда идем!..
Приехав на место, Вердюре и Фанферло нашли Кламерана в отдельной камере, предназначенной для буйных. На нем был надет смирительный халат, и он сражался с доктором и тремя служителями, которые хотели влить ему в рот какое-то лекарство.
– Караул! – кричал он. – Ко мне! Помогите!.. Разве вы не видите? Ко мне подходит брат, он хочет меня отравить!..
Вердюре попросил врача объяснить ему, в чем дело.
– Этот несчастный сошел с ума, – ответил доктор. – Он помешался на том, что его хотят отравить, не желает ничего ни пить, ни есть… и, по всей вероятности, умрет с голоду, предварительно испытав все муки от отравления.
Вердюре содрогнулся и вышел в участок.
– Госпожа Фовель спасена, – проговорил он. – Сам Бог наказал Кламерана.
– А я-то, я! – вздыхал Фанферло. – Остался ни в сих, ни в оных! Какая неприятность!..
– Это правда, – отвечал Вердюре. – Дело номер сто тринадцать так и не выйдет из канцелярии на свет божий. Но утешься. В конце этого месяца я пошлю тебя с письмом к одному из моих друзей, и все то, что ты потерял на славе, ты выручишь на презренном металле.
Глава XXV
Четыре дня спустя, утром, Лекок – официальный Лекок, тот самый, каким его знали в качестве начальника сыскной полиции, – прохаживался по своему кабинету, то и дело посматривая на часы.
Наконец, в определенный час, верный Жануль ввел к нему Нину и Проспера Бертоми.
– Ах, – воскликнул Лекок, – вы влюбленные и вдруг так точны! Это хорошо!
– Мы не влюбленные, – отвечала Жипси, – и только по особому приказу господина Вердюре мы опять вместе. Он назначил нам свидание именно здесь, у вас.
– Очень приятно!.. – сказал знаменитый сыщик. – В таком случае потрудитесь подождать здесь несколько секунд. Я пойду его позову.
С четверть часа Нина и Проспер сидели вдвоем одни и не обмолвились ни единым словом.
Наконец дверь отворилась и вошел Вердюре.
Нина и Проспер хотели броситься к нему, но он взглядом, которому нельзя было не повиноваться, приказал им оставаться на местах.
– Вы пришли сюда, чтобы узнать, кто я такой, – сказал он строгим тоном. – Я вам это обещал, и я сдержу свое слово, чего бы это для меня сейчас ни стоило. Слушайте же. Мой самый лучший друг – это Кальдас. Целых восемнадцать месяцев этот друг был счастливейшим из людей. Полюбив одну девушку, он жил только ею и для нее, и, глупенький, он воображал себе, что и она его тоже любит.
– Да! – воскликнула Жипси. – Да, и она его любила!..
– Пусть будет так. Она его любила так сильно, что в один прекрасный вечер убежала с другим. Кальдас хотел себя убить. Потом, раздумав, он решил жить и мстить.
– Ну и что же?… – с беспокойством проговорил Проспер.
– А то, что Кальдас отомстил уже за себя, но совсем по-иному. В глазах той женщины, которая бросила его, он показал свое высшее превосходство над тем другим. Слабый, робкий, не зная, что делать, этот другой стоял уже на краю пропасти, готовый упасть в нее, и мощная рука Кальдаса его удержала. Эта женщина – вы, Нина. Этот обольститель – вы, Проспер. А Кальдас – это…
Быстрым движением руки он сорвал с себя парик, бакены и предстал перед ними тем Лекоком, каким его никто никогда не знал: настоящим, обыкновенным смертным.
– Кальдас!.. – воскликнула Нина.
– Нет, не Кальдас и не Вердюре, а Лекок, агент тайной полиции.
Произошло маленькое замешательство, после которого Лекок обратился к Просперу Бертоми.
– Не мне одному вы обязаны своим спасением, – сказал он. – Женщина, решившая довериться мне, во многом мне помогла. Эта женщина – Мадлена. Только благодаря ей я поклялся, что господин Фовель никогда не узнает ни о чем… Ваше же письмо испортило мне все дело. Не моя в этом вина…
И он уже хотел удалиться в свою комнату, но Нина загородила ему путь.
– Кальдас! – воскликнула она. – Клянусь тебе, я так несчастна! Если бы ты только знал… пожалей… прости!
От Лекока Проспер ушел один.
Пятнадцатого числа того же месяца в церкви Нотр-Дам-Делорет произошло венчание Проспера Бертоми с девицей Мадленой Фовель.
Банкирский дом по-прежнему помещается на улице Прованс, но только Фовель, задумав переехать на жительство в усадьбу, счел необходимым переменить на нем вывеску, которая гласит теперь так: