– Уно Харила, – добавила она, листая свои записи. – Он любил поболтать с Рунне при встрече, хотя у них с ним были разные взгляды.
– На что?
– На управление нашей страной. Рунне был из тех, кто, цитирую: «готов мириться с любым сбродом во власти, несмотря на то, что такие, как он, сами сидят без работы».
– Он имел в виду актеров?
Анья обменялась с ГГ улыбкой.
– Я думаю, в более широком смысле. Как бы то ни было, Харила обратился к списку сообщений в своем телефоне и нашел одно от жены, в котором та напоминала ему про туалетную бумагу.
– Туалетную бумагу?
– В тот день жена послала ему эсэмэску, чтобы он не забыл купить несколько рулонов, так что в дате он уверен. Это случилось двенадцатого сентября, незадолго до полудня.
То есть за двое суток до того, как мобильник Ханса Рунне перестал подавать признаки жизни.
Анья Ларионова записала свидетельские показания на диктофон. Остальные придвинулись поближе. Холодало, накрапывали первые капли.
– Да, я тут припоминаю, – услышали они мужской голос с едва различимой финской мелодикой, – как я тащил из машины баул с туалетной бумагой. Я был в «Виллисе» в Крамфорсе и накупил с запасом. Там была скидка – рулон за полцены. А он как раз выходил из подъезда и придержал мне дверь. Сказал, что едет в Хэрнёсанд, в ресторан, значит. Одет с иголочки. Я еще, помню, удивился, потому что он часто жаловался на то, как у него плохо с работой. Наверное, именно поэтому у меня и отложилось это в памяти, а еще потому, что я стоял, балансируя с шестьюдесятью четырьмя рулонами чертовой бумаги на плечах.
– Дальше Уно Харила становится малость занудным, – сказала Анья Ларионова, выключая запись, – но он утверждает, что Рунне был словоохотлив и держался с ним слегка высокомерно. Свидетель не желает зря молоть языком, как он выразился, но Рунне даже малость строил из себя важную персону.
– А одежда? – спросил ГГ.
– Рубашка и какая-то пижонская курточка, может, пиджак, но без галстука – это не в стиле Рунне, он все больше тяготел к представителям богемы, вроде как идеалист. Слова Уно Харилы. Пожилая дама с верхнего этажа, напротив, описывает его как очень положительного мужчину, доброго и отзывчивого.
ГГ встретился взглядом с Эйрой.
Рубашка, пижонская курточка.
Это вполне могло быть описанием той одежды, которую они уже видели: изгвазданная и великоватая для того истощенного тела, на которое она была надета, в подвале дома неподалеку от Жертвенного озера.
Они расстались, и Эйра отправилась забрать свою машину с парковки перед супермаркетом «Ика Розен» и заодно купить себе что-нибудь перекусить. С тех пор, как она стала жить в доме одна, ее холодильник являл собой унылую картину. Поэтому она взяла пару копченых куриных бедер, упаковку чипсов, замороженного лосося и сделала круг по овощному отделу.
Была масса причин, почему она не звонила своим старым друзьям, когда вернулась обратно домой. Прежде всего – деменция Черстин, которая связывала ее по рукам и ногам, а еще трудности с ответами на вопросы о Магнусе – какая из ее подружек не была в него влюблена?
И тем не менее это была еще не вся правда.
Эйра оплатила покупки и, выйдя из магазина, остановилась у машины, слушая, как дребезжат по парковке тележки покупателей. Тут и там были случайно встретившиеся знакомые, которые кричали друг другу «Здорово!» и останавливались ненадолго поболтать.
Ее вдруг осенило, что с Хансом Рунне могла произойти та же история. Он прожил в Хэрнёсанде почти двадцать лет, прежде чем вернулся обратно в свой родной город, а перед этим пару раз бывал в Стокгольме.
В тех, кто вернулся, ощущается некая разбалансировка. В том, что касается дружбы, происходит какой-то сдвиг. И становится куда проще общаться с новыми людьми, чем с живущим в соседнем подъезде одноклассником. Не так тягостно.
Так кем он себя считал?
Актером, волею судеб оказавшимся в дыре вроде этой, которому помимо всего прочего приходилось перебиваться случайными заработками?
Эйра проехала короткий отрезок пути до здания суда, где уже давным-давно не проходило никаких заседаний. Какой-то композитор с юга приобрел эту громадину лет двадцать тому назад. Она припомнила, что его еще привлекали к суду за экологическое преступление, когда он с моста Хаммарсбю сбросил вниз горящее пианино, что являлось частью его концертной программы.
– Да, черт возьми! – обрадовался композитор, изъяснявшийся с сильным сконским выговором. – Он пришел и спросил, нет ли у меня чего на примете, какой-нибудь роли в каком-нибудь проекте. Я пригласил его выпить вина, и мы проболтали весь вечер. А что, с ним что-то случилось?