Эта женщина не знала, что у нее есть ребенок, пока дочке не исполнилось семь лет. Да и население не знало этого, говорят. До семилетного возраста этого ребенка воспитывали у других людей, не выводя на божий свет, держали в чулане. К семи годам Федор Хайааны, сам не вытерпев, поглядел [на ребенка], говорят. Он увидел такую прекрасную, румянолицую девочку, не виданную нигде в ближних окрестностях. Вернувшись оттуда, он рассказал жене, договорился с женой привезти свою дочку и воспитывать ее вместе с другими детьми. Они купили, не считаясь с ценой, несколько детей, ровесниц их ребенку, и [приведя свою дочь] воспитывали всех этих детей вместе, так жили они. Дочь их постепенно развивалась и росла. «Для нашего дитяти нигде нет поблизости подходящего жениха, потому если встретится подходящий, то придется отдавать ее в дальние наслега, в другие улусы», — думали они.
Живя так, старик приехал в город. Находясь в городе, он встретился с Лёкёй Модуном[98], знатным человеком Мегинского улуса. Разговаривали они очень долго. Тут он узнал, что у Лёкёй Модуна, оказывается, тоже есть единственный сын. Он сказал, что у него также единственная дочь. Тогда эти люди договорились устроить встречу своих детей друг с другом.
После того как прошло два года, когда девочке было девять лет, а мальчику десять, состоялся сговор. На этот сговор явилась вся именитая знать восточных кангаласцев и мегинцев. Два тойона встретились, [в знак приветствия] поднимая вверх белые шесты с криком «ура!». Знатный мегинец Лёкёй Модун при встрече с хозяином и хозяйкой дома приветствовал, протянув хозяину правую руку с отборным соболем, хозяйке — левую руку с черным соболем. Таким образом, два улусных именитых человека три дня подряд сидели, заложив ногу на ногу, разговаривали словно связывали бересту. Тогда калыма деньгами не было, говорят, состоялся простой свадебный сговор. Здесь с обеих сторон пели певцы, сказывали олонхосуты [сказители эпоса], боролись силачи. Тут мегинцы, однако, не дали себя одолеть, с трудом восточнокангаласцы равнялись с ними, говорят. Поэтому богач кангаласцев Хаччылаах Хайааны сказал: «Я породнился с людьми, достойными быть в родстве со мной».
Когда девочке исполнилось десять лет, кангаласцы отправили ее в так называемый короткий выезд невесты, чтобы она посмотрела свое [будущее] местожительство. В ту поездку она имела, говорят, троих лошадей с украшениями и двух девушек-прислужниц, говорят. Если поглядеть на ее лошадей, привязанных по прибытии к тюсюлгэ к трем соединенным коновязям, то лошади оказались такими прекрасными и такими нарядными, равных которым нет в Среднем мире, с такими украшениями-сбруями. Эти лошади были разной масти.
По прибытии устроили, говорят, трехдневный свадебный пир. Здесь и олонхосуты сказывали, и певцы тоже пели, и силачи боролись, здесь мегинцы победили своими певцами и олонхосутами, при глотании харта[99] победили кангаласцы. Через три дня они увели обратно свою дочку. Лошади девочки и две девки-прислуги остались.
Потом, когда [ей] исполнилось пятнадцать лет, девушка совсем отправилась в дом жениха. Свадебный переезд в дом жениха состоялся на девятый день второй ущербной половины января. Девушка выехала на родину мужа с одним верховым конем, с одной вьючной лошадью и с одним ездовым конем. Приданое было на семи лошадях, говорят. Кроме того, имела трех девушек в качестве снимательниц торбозов (якутская кожаная обувь без каблуков) и двух парней — приданных рабов: таким образом, ей отец и мать выделили всего семь человек вместе с теми первыми. Когда девушка переезжала к жениху, выехало с ней на лошадях 300 человек кангаласцев — родственников и родственниц и сватов, говорят. Во время их выезда была, оказывается, очень сильная пурга, говорят. Поэтому они прибыли с опозданием на три дня от дня назначенного срока.
99