Она с рождения, как рассказывают, проделывала разные чудеса. Обходя долину Болугура, собирая детей, она устраивала угощение и наряжалась, украшалась цветами, играла, пела-распевала.
Впоследствии, когда дочь выросла и стала взрослым человеком, Омуоруйа Баай отдал ее в жены Григорию Кусагаллаю, сыну Багырынньа Баайя, князца ближнего Аччагар-Хатылинского наслега. Она уехала к мужу с множеством людей, лошадей, с вереницей навьюченных коней, со скотом, с приданными участками земли. В то время она была очень юной девушкой.
Когда она приехала [в дом мужа], ей не понравился муж, пошли [у них] нелады, и она стала ходить, не показываясь людям на глаза. Когда свекор Багырынньа хотел посмотреть на нее, каждый раз только и видел одни ее нарядные торбаза, или же, стоя, она превращалась перед ним в молодую березку. Так она все время не показывалась. Когда муж ее, Кусагаллай, хотел ее поласкать, каждый раз она превращалась в различных зверей, в копье и меч. Не впадая в грех, она ходила девственницей. Говорят, что она постоянно находилась под наблюдением.
До этого дважды находили ее с веревкой [на шее] и спасали, развязывая веревку. Напоследок, когда она повесилась в третий раз, ее увидел старик-гость и заявил об этом людям, тогда вышел свекор Багырынньа и перерезал веревку, и она сразу повалилась мертвой. По якутским поверьям, перерезать веревку у повесившегося то же, что прервать его дыхание. От такой смерти произошло большое смятение.
Останки девушки отвезли на родину, похоронили на западном бугре родного аласа Дьагарыма, где она родилась. Старинные одежды, украшения, игрушки и серебряных идолов ее тут же положили в тюктюйэ. В то время при похоронах забивали лошадь, устанавливали кэрэх и много пели-распевали. Когда она была жива, у нее были также одежды и наряды [шаманская одежда]. Несколько раз она спасала тогда заболевшего дядю кузнеца-шамана Кыпчытына. Замужем она была только три года.
После ее смерти ближайшие наслеги и даже улусы стали почитать ее, называя «Духом Болугура», «хозяйкой», «старшей сестрой», «теткой».
Шаманы и шаманки в заклинаниях, как будто действительно вселив ее в себя, воспевали, называя ее старым именем Сынгалаабыт Лыгый. Превратив ее в духа айыы, заклинали, просили. Устами шаманов и мэнэриков она просила разную пушнину, шелк, монету талер, красную лисицу, рысь, кусочки бобрового меха, веревку, колечко. Заставляли ее плакать-стенать, говорить: «Горе мое — муки мои, досада моя — несчастье мое». Она распоряжалась, уводила и приводила всех мелких злых духов. Представляли ее ездящей верхом на коне с погремушками, бубенцами, в шубе, обшитой по краям бобровым мехом, с нагрудным и спинным украшениями, с браслетами и в рогатой шапке с перьями наверху. Видевших ее наяву очень много. Было так, что однажды она с одним человеком послала своим родственникам [семье] Павла весть: «Могила моя обгорела, пусть обновят». Однако они не обновили[103].
В прошлом старики-шаманы заклинали ее имя так:
Со слов Прокопия Моисеевича Оконешникова, 70 лет, Мугудайский наслег Чурапчинского района. Записал С.И. Боло 7 февраля 1935 г., г. Якутск [ИПРЯ, ч. 2, с. 280–281].
127. Сучунаа
Однажды старик со старухой перекочевали и остановились ночевать. Они были кочевыми. В одно утро старик пошел искать оленей. Оленей он нашел. Увидел, что одного бура[104] нет, и пошел искать его по следам. Он увидел следы существа с полуметровой ступней, уведшего его бура. Он с досады пошел по следам. Вдруг он увидел человека ростом с лиственницу[105], который ведет за собой его оленя.
Старик решил обойти этого человека и застрелить его. Он обошел и опередил его. Это существо узнало это и разрубило оленя пополам. Старик, припав за корягу, выстрелил. Сучунаа, резко закричав, прыгнул вверх к небу. С хрипом упал на землю и, сидя, ножом указал старику на свое горло. Старик подбежал и перерезал ему горло. Кровь брызнула и залила пространство на несколько шагов и дошла до старика. Старик сказал: «Все же добыл хороший нож», — взял нож и пошел домой.
103
По обычаям якутов в прошлом родственники должны были трижды обновлять поврежденные погребения.