Онъ не стѣснялся и прежде, когда писалъ объ «lie sonnante», подъ которой разумѣлъ Римъ, изображая этотъ островъ, какъ мѣсто, гдѣ «les cloches suspendues au dessus de leur cage font chantér les monagaux (т.-е. монаховъ) cette isle des prestergaux, des capucingaux, des évescaux, des celdingaux… cette isle au l’on montre avec grande difficultée l’oiseau merveilleux, unique, comme le phénix de l’Arabie le Papegaud».
A этотъ «Papegaud» — никто иной, какъ самъ папа. Смѣлость для того времени изумительная!
Послѣ Раблэ два знаменитыхъ француза посѣтили Римъ, одинъ во второй трети, другой — въ концѣ шестнадцатаго вѣка, Опиталь, впослѣдствіи канцлеръ, поэтъ и романистъ, и Монтэнь — скептическій сенсуалистъ-мыслитель, воспитанный на культѣ древности и литературы грековъ и римлянъ. Онъ, быть можетъ, не былъ такъ разносторонне ученъ, какъ авторъ Гаргантуа, но онъ въ своих! оцѣнкахъ тогдашняго Рима уже гораздо ближе къ намъ. Его наблюдательность обращена на все то, что и туристъ XIX вѣка отмѣтитъ непремѣнно. Ему, скептику и эпикурейцу, этотъ городъ пришелся особенно по душѣ. Онъ съ дѣтства изучалъ и латинскій языкъ, и римскіе памятники, и самъ говоритъ, что, походивъ по Риму, онъ могъ бы исполнять должность гида. Но онъ, какъ истый сынъ тогдашней эпохи, еще глухъ и нѣмъ къ впечатлѣніямъ Кампаньи, гдѣ люди XIX вѣка стали находить чарующую и меланхолическую поэзію. Для этого надо подождать цѣлыхъ два вѣка, что и показываетъ еще разъ, что психія человѣка — созданіе собирательной, а не единичной жизни.
Монтэнь мѣтко опредѣлилъ отличительную черту Рима, до сихъ поръ еще характерную для этого города, какъ для привлекательнаго центра, чужестранцевъ.
«C’est la plus commune ville du monde, — пишетъ онъ, — où l’étrangeté et la difference de nation se considère les moins, car de sa nature c’est une ville rappiècée d’étrangers chacun y vit somme chez soi». [5]
Это опредѣленіе «ville rappiecée d’étrangers» [6] выдумано точно сегодня, — до такой степени до сихъ поръ Римъ сшитъ, какъ изъ кусковъ, изъ разноязычныхъ элементовъ и безъ иностранцевъ потерялъ бы двѣ трети своего престижа и значенія.
Монтэнь провелъ въ Римѣ около полугода и все-таки долженъ былъ сознаться, что изучить его вполнѣ слишкомъ трудно, и онъ ограничился тѣмъ, что доступно иностранцу. Тогдашнее блистательное искусство, шедевры Микель Анджело и Рафаэля не нашли въ немъ почитателя, и онъ ничего о нихъ не говоритъ, не желая напускать на себя ложный энтузіазмъ. Зато онъ прямо заявляетъ, что нигдѣ въ католическихъ городахъ нѣтъ менѣе истинной вѣры и серьезнаго благочестія, какъ въ Римѣ. Онъ присутствовалъ при папскихъ торжественныхъ службахъ и отмѣтилъ, какъ папа и кардиналы, сидя во время обѣдни, болтали между собою, не обращая никакого вниманія на божественную службу.
Какъ правдивый писатель, онъ говоритъ, что узналъ Римъ «que par le visage public» [7]. И добившись того, что ему — вѣроятно, за деньги — дали званіе «римскаго гражданина», онъ вернулся домой, подсмѣиваясь надъ тѣмъ, какъ этотъ дипломъ «civis romanue» доставилъ ему удовольствіе.
На рубежѣ двухъ столѣтій и въ началѣ XVII Италія и Римъ сильно привлекали французовъ своею литературой и искусствомъ. Въ Римъ попадали даже такіе прозаики и умники, какъ Бальзакъ и Вуатюръ. Правда, Вуатюръ самъ признается въ печати, какъ онъ адски скучалъ въ Римѣ; но Бальзакъ — одинъ изъ первыхъ — попыталъ на себѣ поэтическое обаяніе вѣчнаго города; онъ хоть и восхваляетъ сладости римскаго far nientе и всего, что утонченная чувственность и легкость нравовъ той эпохи доставляли иностранцамъ, но онъ отдавался и другимъ впечатлѣніямъ, понималъ величіе памятниковъ, и его можно даже считать предвозвѣстникомъ Шатобріана по тѣмъ настроеніямъ, какія онъ переживалъ при видѣ многовѣковыхъ развалинъ. До него ни одинъ французъ не испытывалъ этихъ оттѣнковъ чувства. Онъ говорилъ своимъ друзьямъ парижанамъ, посѣтителямъ отеля Рамбулье:
«Rome est cause que vous n’étes plus barbares; elle vous a appris la civilité et la réligion» [8].
Но съ царствованіемъ Людовика XIV французскіе писатели, создавая свою классическую литературу, дѣлались равнодушными къ Италіи и Риму. Если не считать Скаррона, перваго мужа г-жи Ментенонъ, который вывезъ изъ своей поѣздки въ Италію въ 1634 году, тотъ «genre burlesque», который далъ ему имя въ литературѣ, то вѣкъ короля солнца, прошелъ вдали отъ чисто-римскихъ впечатлѣній для всей тогдашней парижской интеллигенціи. Правда, въ лучшіе годы царствованія, какъ разъ въ ту годину, когда Мольеръ поставилъ своего «Мизантропа» (1666 г.), Кольберъ основалъ въ Рвиѣ Французскую Академію, до сихъ поръ существующую, которую позднѣе одинъ изъ ея директоровъ назвалъ «le séminaire des arts»; но выдающихся французовъ во вторую половину вѣка болѣе не тянуло въ Римъ, несмотря на то, что ихъ соотечественникъ, Пуссенъ, пріобрѣлъ тамъ громкую славу.
5
8