Все восемь сидели на корточках, как грифы, и наблюдали тело. Снова надвинула полотенце на лицо.
Так и лежала больше часа, пока не подошла группа молодежи, смеющейся и без акцента.
К вечеру тело вспухло, приобрело вареный цвет.
Но не плакала.
Когда уезжала из Дербента, синие глаза, которыми она окинула город...
И город, помнящий Степана Разина, казалось, поежился.
- Кто такой Степан Разин? - спросила Дженнифер.
- Ну-у... Это такой пират. Морган. Или Дрейк.
- Грабитель. В Испании презирают этих трусов.
- Нет, здесь на самом деле темная история. Степан Разин в России - это фигура, соединяющая мифы и реальность. То, что он существовал и был четвертован в Москве на Красной площади, - это факт. Но кто он был наследник последней династии ордынских царей или их воевода? Или некий Евпатий Коловрат? Во время казни Разина площадь в несколько рядов окружали немецкие войска.
Народ гудел в отдалении. Здесь вопрос нелигитимности власти в России.
Приходил новый режим и выжигал память о прошлом. Но народ что-то помнил.
И беспощадно свергал самозванцев. Через триста лет. Вот только жить при этом не успевал.
- Похоже на Испанию.
- Да. Мы вообще очень похожи: и историей, и упадком. И размерами империй. И даже песнями и плясками. А ты, Дженнифер, где-то в Иркутске вполне сошла бы за гуранку.
Канал Грибоедова
Она метет канал Грибоедова. Очень грязное, заплеванное место. Много окурков, бумажных стаканчиков, пыли. Она метет тщательно, по советам старых дворников прижимая метлу, делая ровный, далекий скребок. Три раза в день. Утром, когда прохожих еще нет, выметает ночные следы: бывает разное. В обед грязи поменьше. А в шесть вечера - мусорный пик.
За месяц ей надо сдать десять кошек. Она ловит их по дворам, в подвалах. С двух лестниц без лифта надо стащить бачки с пищевыми отходами.
Техник-смотритель, оплывшая, несчастная мать-одиночка, не любит ее, придирается, пишет докладные. Потому что часто, в промежутках между утренней, дневной и вечерней работой на участке, видит ее спешащей куда-то, свежей, легкой, праздничной. Технику-смотрителю кажется, что эта девчонка хитрее, опытней, циничнее ее, и, пока есть возможность, надо дать хлебнуть ей по самые ноздри.
А она спешит в Академию художеств, где занимается на курсах рисовальщиков. Способности у нее средние, но она еще не знает этого.
Ей ближе ехать на троллейбусе до площади Труда, и оттуда - через мост Лейтенанта Шмидта. Но она ходит через весь Невский, мимо Эрмитажа, через Дворцовый мост, мимо Академии наук, мимо Университета, Меншиковского дворца, Румянцевского садика. Когда она приходит в Академию, то уже не помнит о канале Грибоедова. Ее лицо возбуждено, стремительно.
И иногда старый, опытный мастер, преподающий рисунок, встретившись с нею глазами, вдруг начинает сомневаться в том, что из нее ничего не выйдет.
Последний рассказ я оставил Борису для Дженнифер Лопес, еще не зная того, что он вскоре погибнет, а она станет знаменитостью. Не знаю, слышала ли она его, этот рассказ... Я прочел в одной газете о том, что Борис Васильевич Болотов из Киева почти решил проблему бессмертия. Хотя бы теоретически. Он считает, что в организме (как и вообще в природе) есть клетка-лидер, находящаяся в районе солнечного сплетения, и если ее время от времени омолаживать, то все остальные клетки будут жить как угодно долго. Это относится и к народам, и к цивилизациям. Но меня поразило в его методах другое откровение. Б. В. Болотов с юности пытался достигнуть единства мысли и действия. То есть того, чего пытаются достигнуть монахи. Это страшно - на взгляд современного человека - стать прозрачным со всеми своими мыслями и желаниями, проявить их, как на фотопленке, в жизнь. А с другой стороны, не к этому ли мы движемся в открытом обществе, где вслух говорится даже о поругании святынь... Жизнь интересна.
ТУМАН
Похоже, что эти несколько деревьев остались одни. Белые ручьи в траве. Тихо.
Он осторожно ступил - белизна мягко расползлась.
- Ого-го, - сказал он. Деревья молчали.
Серый комочек впереди быстро темнел. В пяти шагах появилась собака. Коричневая на зелено-белом. Собака склонила голову набок и шевельнула ухом. Затем фыркнула и ушла направо.
Колеблющийся треугольник следом за ней проступал медленнее. Потом показалось, что это не треугольник, а столб, и совсем уже близко - человек. Мужчина в синем плаще настороженно посмотрел в глаза, поднял воротник и уплыл.
Еще были: пегая лошадь, старуха с кошелкой в руке, девочка в лиловом пальто.
- Тума-ан, - сказал он и закрыл глаза. Когда открыл, то между двух стволов заалело, как малина в молоке. Положил ладонь на желтую карту скамейки - отпечаток затянуло влажной пленкой.
"Троп-топ, - послышался сочный шаг, - троп-топ, троп-топ".
- Ты, - сказал он и встал.
- Холодно?
- Сыро, - поправил он, снимая плащ.
- Нет, - сказала она.
- Простудишься.
- Нет, - повторила она и взяла его под руку.
Деревья раскрывались перед ними; он оглянулся на знакомую липу. Она выделялась среди тополей своим черным, литым, почти живым стволом, его гибкая линия терялась в листве, и оттого показалось на миг, что оттуда липа следит за ними.
- Что ты увидел? - спросила она.
- Липа. Дерево. Скажи еще что-нибудь.
- Зачем?
- Еще.
Она помолчала и начала в такт шагам:
- Когда двенадцать разбуженных людей идут среди зелени трав, восходит солнце, озаряя ресницы младенцев... Какие мы дураки! - засмеялась она.
Затем они шли молча до поворота. Там начиналась асфальтовая дорожка, которая вела в туман. Но они знали, что асфальт упирается в крыльцо длинного зеленого корпуса, и потому повернули налево.
У реки, напоминавшей своим близким шуршаньем и бульканьем большое животное, тропа раздваивалась, появились кочки. Узкие, как будто нарезанные листья ив свисали прядями.
- Жалобное дерево, - сказал он и тут же быстро глянул на нее. Она шла чуть впереди и словно не расслышала его. Он облегченно вздохнул.
Туман не рассеивался. Они свернули по тропе от реки. Местность казалась незнакомой. Они уже шли среди сосен, поднялись на какой-то бугор, тропа пропала, и им встретились кусты рябины, шиповник и целые заросли малины. Они осторожно, прикрываясь плащом, проломились через эти заросли, ступая по прелым прошлогодним листьям; она вдруг ойкнула и захромала.
- Колючка? - спросил он.
- Да.
Она села на плащ, который он постелил на мокрую траву, и сняла туфельку. Он опустился на корточки. Пятеро крошечных пальцев смотрели на него. Он ощутил к ним на миг оглушающее уважение. Оно перешло в нежность, и он прикоснулся к ступне.
- В этой выемке, как она называется? - спросила она.
- Балочка, лощина, - сказал он.
Дженнифер Лопес рассмеялась и отдернула ногу.
- У тебя пальцы хитрые, - сказала она, нащупала колючку и, прижав ногтем большого пальца к подушечке указательного, выдернула ее.
Она надела туфельку и гибко поднялась. Он, сидя на корточках, смотрел на нее снизу, ломая в руках сухую веточку.
- Ну? - сказала она.
Потянувшись за плащом, он потерял равновесие и оперся о землю, вдруг выпустив ее на мгновение из памяти, и затем, вставая, распрямляя чуть затекшие ноги, вобрал ее взглядом всю, от белых царапин на лодыжках ее ног, нелепо кончавшихся черно-красной клеткой платья, до влажного, длинного взгляда, которым она встретила его там, в вышине.