Пролог
Мир рушился на осколки. В прямом смысле. Сколько это длилось – не знал никто. Да и мог ли знать? Времени не существовало, хоть и оно тянулось бесконечно, у каждого здесь, в этой пустоте, ощущаясь по-своему.
Вокруг дрейфовали, медленно и бесшумно, а порой и стремительно, осколки – тысячи, миллионы, миллиарды. Но никому не было дела. Их грани, некогда острые и способные ранить, теперь казались затупленными от нескончаемого скольжения в никуда. Может, только новенькие, чьи призрачные силуэты только-только начинали формироваться, посматривали с остатками любопытства. Хотя, кто знал, смотрят они или нет? Некому было об этом судить, не было глаз, что могли бы увидеть, или разума, что мог бы понять.
Чувствовалось, как эти призрачные осколки режут, но не кожу, как это могло быть раньше, – тела давно не существовало, лишь эфирная субстанция, что когда-то была душой, – а самое сердце, которого уже не было.
…они пролетали мимо меня долго, так долго, что уже приелись и не вызывали эмоций. Мой не-взгляд скользил по ним, равнодушный, как по давно прочитанной книге. Хотя, какие здесь могли быть эмоции? Так, холодные, отстранённые отголоски того, что когда-то могло ими называться, бледные тени ярких чувств.
Вот маленький осколочек, размером с ладонь, прозрачный и идеально отполированный, будто кусочек льда. С него смотрит девчушка лет шести, её пухлые щечки румяны, а широкая, беззаботная улыбка озаряет лицо, словно лучик солнца. Она счастливо улыбается и тянет ручки к пушистому, неуклюжему щенку, свернувшемуся клубком в руках высоких, расплывчатых фигур взрослых.
Следующий осколок чуть больше, с золотистым отливом, будто застывший кадр старого фильма. С него смотрела девушка, глаза которой светились озорством, а темные волосы были уложены в сложную причёску, перехваченную лентами. Она улыбалась юноше, а лицо того обращено к ней с искренним обожанием. Он галантно протягивал руку для очередного танца. Легкое, струящееся платье цвета морской волны, колыхалось в такт музыке, поспевая за хозяйкой.
И дальше … куча осколков, больших и поменьше, мелькали перед не-взглядом, словно бесконечный поток киноленты. На них она испытывает радость, горе, любовь, ненависть – то, чего, я уже не могла почувствовать. Лишь пустота, словно сквозняк в разрушенном доме, оставалась после каждого просмотренного фрагмента.
Кто эта девочка? Уже не помнится… Может и я. Была ли я когда-то ей? Существовала ли вообще когда-либо? Эфирный мозг отказывался формировать ответ, рассыпаясь в небытие при попытке. Не помню, не знаю, не хочу знать…
Последние осколки, после них все начнется по кругу, опять… Самые большие, размером с двери. Они до сих пор находили свой оттенок горечи, просачивающийся сквозь не-существующую кожу.…
Огромный, мутный осколок, словно запятнанное зеркало, пролетел так близко, что его грани почти коснулись меня. На нём уже взрослая женщина смотрит на мужчину, и в глазах этих отражается любовь и обреченность, такая глубокая, что казалась выгравированной на самом дне души. Лицо ее было осунувшимся, но в уголках губ застыла слабая, печальная улыбка. Будто в темных зеркалах души собралась вся боль и усталость человечества.
Они сидят в больнице. Человек в белом халате что-то говорит, лицо серьезное, а движения – резкие и деловые. Лица пары грустнеют от этих слов. Мужчина, сидящий рядом, легонько поглаживает ее руку и шепчет то, что можно понять по губам: «Все будет хорошо…». Этот взгляд полон отчаяния, но губы упорно двигаются, произнося слова утешения, в которые он сам, казалось, не верил.
…вот лежит в постели она. Тело стало почти призрачным под легким больничным одеялом, кожа – бледной и полупрозрачной. От нее прежней, казалось, не осталось и следа: впалые щеки, заострившийся подбородок, полное отсутствие волос на голове, взгляд огромных черный глаз – глубокая, бездонная яма грусти и тяжести. Обреченность, которую уже никак не скрыть.
Входит мужчина, его походка стала тяжелой и медленной – в зеленых глазах такая же грусть, которую он пытается прятать. Глаза девушки загораются радостью и нежностью, словно последние искры угасающего костра, а уголки губ приподнимаются в обессиленной улыбке. Он садится на краешек постели и начинает читать книгу, легонько поглаживая руку.
Сколько это продолжается? Все заново, по кругу, опять та маленькая девчушка… Монотонность была пыткой, которой нет конца.
Огромный осколок размером с ростовое зеркало – поверхность темна, будто застывшая кровь. Она испещрена паутиной трещин, будто от удара кулака, словно это было её собственное отражение, разбитое на части. В нем отражается все тот же мужчина, его спина согнута под невыносимым весом горя, а в глазах – та самая, неприкрытая, всепоглощающая тоска. Он стоит возле могилы, любовно поглаживая краешек и что-то рассказывая в хмурое, свинцовое небо, из которого, казалось, вот-вот хлынет дождь.