Бригада выбрала место в густом лесу, в двух с половиной километрах от бывшей деревни Лубьево. Было оно удобное, сухое. Достали у погорельцев-беженцев пилы, топоры, лопаты и стали мастерить землянки. Три дня долбили мерзлую землю, пилили деревья, возводили венцы стен, накатывали бревна на потолок, стлали пол, ставили на попа старые бочки и выводили от них дымовые трубы. На четвертый день землянки были готовы.
Иозеф, посматривая на заклубившийся из труб дымок, в шутку сказал:
— Штадт[4] Лоховня.
Так и закрепилось это название за партизанским поселением на долгое время. Лубьевский лес стал братом гостеприимной Лоховни.
Первый вечер в новых землянках мы провели как в раю — тепло, светло, уютно. Люди разделись по-домашнему. Правда, кухня еще не была налажена, но мы не горевали: резали кружочками сырую картошку и, посыпав солью, клали на верхнее днище горячей бочки. Получались румяные вкусные ломтики, которые в шутку прозвали «рябчиками». «Рябчиков» пришлось сделать не одну сотню. Их аппетитно уплетали вприкуску с ржаным хлебом. А на следующий день наш повар — это был бежавший из плена сержант Штокмар — сварил для всех щи и гречневую кашу из сохранившихся концентратов.
— Прошу, друзья, отведать суворовские харчи. Александр Васильевич всегда обожал щи и гречневую кашу, — сказал Штокмар.
Любимую суворовскую еду подчистили в момент.
К общему удовольствию партизан радисты Михаил Кудрявский, Павел Куликов и Сергей Курзин устроили коллективное слушание московских радиопередач. Затаив дыхание слушали мы концерт с родной земли. Передавали песню «Скажите, девушки, подружке вашей…». И не верилось, что в глухом лесу, в тылу противника, звучала знакомая мелодия из далекой родной столицы.
Почти каждый вечер наш радист Сережа Курзин (Горностаев) проводил сеанс радиосвязи. Он разворачивал радиостанцию «Север», выбрасывал наверх антенну и начинал работать ключом. «Я — профессор Горностаев, я — профессор Горностаев…» — летели в эфир его позывные, а затем цифры, цифры, цифры… За цифрами шифрованной радиограммы стояли номера гитлеровских частей и другие сведения.
Закончив сеанс связи, Сергей обязательно настраивался на прием последних известий из Москвы. Каждый успех Красной Армии и тружеников тыла вселял в нас уверенность в скорой победе над гитлеровской холерой.
Курзин до 1942 года учился в ремесленном училище в Ярославле и одновременно занимался в драматическом кружке. После премьеры спектакля «Любовь Яровая», в котором ему, шестнадцатилетнему юноше, пришлось профессора Горностаева, Сергея пригласил незнакомый военный и предложил поступить на курсы радистов. Кто же из ребят не мечтал тогда попасть на фронт? Конечно же он сразу согласился. В беседе тот военный в шутку назвал Сережу профессором Горностаевым, а позже имя персонажа из пьесы Тренева «Любовь Яровая» стало его псевдонимом и позывным.
Близ нашего лагеря находилась большая ровная поляна. Проезжая как-то мимо нее, Назаров сказал:
— Вот и Тушинский аэродром под боком.
Все понимали, что авиасвязь нам необходима. В штабе скопилось много ценных документов, добытых у немцев. Кроме того, у нас были тяжелобольные и раненые партизаны. Их следовало отправить на Большую землю. В этот же день наиболее сведующие в авиации товарищи осмотрели поляну.
— Если срубить вот эту березу, то «кукурузнику» здесь будет раздолье, — показал рукой Лопуховский.
— И те две сосны, — добавил Евгений Крашенинников.
После долгих прикидок наша неофициальная комиссия решила, что использовать поляну для посадки самолетов можно. Мы запросили по рации Центр, а дня через два в штабную землянку вбежал Сергей Курзин.
— Ночью будет самолет! — радостно объявил он.
Лагерь зашевелился. На расчистку посадочной площадки вышли все. До вечера мы успели срубить не только березу и две сосны, но свалили и десятка три других деревьев, которые, на наш взгляд, могли помешать посадке и взлету самолета.
— Теперь здесь четырехмоторный бомбардировщик сядет, безапелляционно заявил начальник штаба Венчагов.
По краям поляны ровными рядами разложили кучи хвороста для сигнальных костров, на посадочную площадку выделили дежурных. Все подступы к поляне перекрыли заслонами на случай нападения карателей.