И в самом деле, с того дня Ваньюй не появлялся ни на одном собрании, а в ответ на требования явиться разражался гневной тирадой:
– Почему же вы меня с прошлого собрания прогнали? Видать, хорошие собрания у вас все вышли, осталась одна погань, тут вы и вспомнили о Ваньюе, тут и прибежали. Нет уж, размечтались!
После того злополучного собрания Ваньюй не упускал случая выказать свою обиду на партию. Как-то раз он помогал деревенским женщинам красить ткани, весь вспотел от радости и усердия. За работой говорили о том о сем, Ваньюй распустил хвост и наболтал лишнего. Говорит: вот у председателя Мао тоже борода не растет! Что скажете, похож наш председатель на третью бабушку Ван из Чжанцзяфани? Женщины рассмеялись, и Ваньюя понесло еще дальше, говорит: у меня дома висят сразу два портрета великого вождя, один я приладил у бадьи с рисом, другой – у отхожего ведра. Если вижу, что рис закончился, даю кормчему хорошую затрещину! Если отхожее ведро стоит пустое, грядки удобрять нечем, получай, кормчий, вторую затрещину!
Глядя, как женщины покатываются со смеху, Ваньюй совсем разошелся, говорит: на будущий год хочу в столицу съездить, потолковать с председателем Мао. Пусть расскажет, почему на заливном поле в Чацзыване сажают рис двойного посева, а урожай снимают всего раз в году?
Когда его слова дошли до начальства, в Мацяо прибежали ополченцы с винтовками, скрутили Ваньюя и доставили в коммуну. Спустя несколько дней он вернулся, причитая и охая, с заплывшим от синяков лицом.
– Что, Ваньюй, – спросили его деревенские, – ездил с инспекцией в коммуну?
Ваньюй криво усмехнулся, ощупывая побитое лицо:
– Начальство ко мне со всем почтением – не шибко наказали, не шибко.
Он хотел сказать, что кадровые работники коммуны учли его бедняцкое происхождение и оштрафовали всего на сто цзиней зерна.
С тех пор фраза «со всем почтением» (или «начальство ко мне со всем почтением») тоже стала в Мацяо крылатой – так говорят, когда человек пытается себя утешить, или когда начальство штрафует деревенских зерном. Если вас оштрафовали за какой-нибудь проступок, мацяосцы обязательно спросят: «Начальство сегодня со всем почтением?»
На первую репетицию Ваньюй явился одетым, как последний бедняк, в старой ватной куртке, подпоясанной соломенным жгутом, в съехавшей набок суконной шапке, в штанах с короткими штанинами, из которых торчали покрасневшие от холода голые ноги. В руках он держал бычий кнут – пришел на репетицию прямо с поля. Вид он при этом имел весьма недовольный, ворчал: вот еще выдумали, сначала запрещают петь подступы, теперь заставляют петь подступы, да ко всему прочему отправляют с подступами в уездный центр, словно Ваньюй не человек, а ночной горшок, захотели – вытащили из-под кровати, захотели – убрали. От начальника Хэ разве дождешься чего хорошего?
В действительности начальник Хэ, руководивший нашей коммуной, к выступлениям агитбригады никакого отношения не имел.
Ваньюй подошел ко мне и спросил с заговорщическим видом:
– Раз песни спяшные разрешили, значит, компартия наша того… – и он сделал жест, словно накрывает что-то рукой.
– Ты в своем уме? – Я сунул ему листок с текстом песни о весенней запашке. – Сегодня чтоб выучил, завтра будем прогонять, послезавтра поедем на смотр в коммуну.
Он битый час разглядывал иероглифы, потом схватил меня за рукав:
– Это что за подступ такой? Петь про мотыги? Про цапки? Про коромысла? Как землю навозом удобрять да как рис вымачивать?
Я не понял, чего он от меня хочет.
– Товарищ, мы и так в поле целыми днями этой чертовней занимаемся, а мне про нее со сцены петь? Честно тебе скажу, только подумаю про мотыги да коромысла, меня с души воротит. А тут – петь?
– А ты думал, о чем будешь петь? Согласен – оставайся, не согласен – возвращайся на работу!
– Ой-ей, не сердись так, товарищ!
Листок со словами он оставил себе.
Деревенские сильно преувеличивали его песенное мастерство, голос у Ваньюя в самом деле был звонкий и ясный, но звучал слишком резко и как-то деревянно, такое пение мало чем отличалось от женского визга, слушать его было все равно как слушать скрежет лезвия по черепице. Мне казалось, что носовые пазухи слушателей Ваньюя должны вибрировать и сокращаться, что песни его не льются в уши, а клинками вонзаются в ноздри, лбы и затылки. Мацяосцы не могли не чувствовать этих клинков, но все как один хвалили голос Ваньюя, только городским он был не по душе.
Еще меньше нам понравился костюм, который он выбрал для выступления: на следующую репетицию Ваньюй явился в старых кожаных туфлях, весьма довольный собой. К туфлям он подобрал плисовые брюки, а на нос нацепил очки. Работники уездного дома культуры, которые помогали нам ставить номер, согласились, что этот костюм никуда не годится: где это видано, чтобы крестьяне выходили на весеннюю запашку в господских одеждах? Нет, так дело не пойдет. Они посовещались и предложили Ваньюю выступать босиком, закатав штанины, на голову надеть треугольную шляпу доули, а на плечо закинуть мотыгу.