Зрители дневного представления состояли из полуслепых и полуглухих нищих стариков, нескольких пьяниц да носильщиков. Они кое-как рассыпались по всему залу, попивая чай да лузгая семечки, была заполнена лишь треть мест, каждый сидел развалившись, безразличный к тому, что происходит на сцене. Чэн Фэнтай и Шан Сижуй, блещущие красками и благородством, сидели в ложе второго яруса, мгновенно обращая на себя внимание, однако сидевшие внизу их не видели. Сяо Чжоуцзы легким шагом вышел на сцену, походкой он напоминал летящего дракона, его простое монашеское одеяние взметнулось, привнося в зал освежающий ветерок, и уныние зрителей тут же развеялось. Даже Чэн Фэнтай не удержался и сел прямо, серьезно глядя на него.
Чэн Фэнтай только начал разбираться в ариях китайской оперы, а о жестикуляции и искусстве игры он ничего и не знал. Однако, наблюдая за актером на сцене, он заметил, что у того гибкая талия, метелкой он махал так плавно, как облака плывут по небу или же течет вода, а в струящихся рукавах его платья таилось особое очарование – зрелище это и завораживало. Вдруг он услышал радостные возгласы Шан Сижуя:
– Ах! Как ловко он размахивает метелкой! Эти жесты он добавил сам!
– Эй! Он и в самом деле мастер лежащей рыбки [34]! Смотри, какая у него талия! Это все юность! Какая гибкость!
Чэн Фэнтай, глядя на Сяо Чжоуцзы, тоже им очаровался, но в то же время засомневался, какого же тот пола:
– И в самом деле не разглядеть, мальчик ли это.
К сожалению, несмотря на похвалы Шан Сижуя и Чэн Фэнтая, публика по-прежнему проводила свое время во хмелю, на сцену они и не смотрели. Лишь несколько стариков пытались что-то разглядеть помутившимися глазами, но, даже сощурившись, так ничего и не увидели. Чэн Фэнтай заметил, что Шан Сижуй сегодня ведет себя не как обычно. Он всегда восхищался лишь тремя актерами: Нин Цзюланом, Хоу Юйкуем и Юань Сяоди, у прочих же выискивал изъяны. Чэн Фэнтай не мог поверить, что Сяо Чжоуцзы, еще не закончивший обучаться мастерству мальчишка, сумел угодить придирчивому Шан Сижую. Вскоре Шан Сижуй мало-помалу умолк, он слегка нахмурился, а во взгляде его мелькнуло выражение досады, словно он хотел что-то сказать, да не решался. Чэн Фэнтай все ждал, когда тот начнет разносить представление, но так и не дождался от него критики. Наконец Шан Сижуй поджал губы и все же выдавил из себя:
– Жаль…
Жаль-то жаль, но о чем именно Шан Сижуй сожалел, он так и не высказался. Выступление Сяо Чжоуцзы с отрывком из «Спуститься с гор» в пустынном китайском театре было изумительным. Прекрасные цветы распускаются вдали от людских глаз. Кроме Шан Сижуя, серьезной публики там не было. Но там, где есть Шан Сижуй, к чему другие? Только Сяо Чжоуцзы сошел со сцены, как Шан Сижуй тотчас сорвался со своего места, бросил Чэн Фэнтая и без оглядки бросился за кулисы. Чэн Фэнтай, засунув руки в карманы брюк, с ленивым видом проследовал за ним, то и дело зевая. Дойдя до закулисья, он оперся о дверной косяк, закурил сигарету и принялся бросать на этих двоих актеров презрительные взгляды, как будто желая отгородиться от них. Шан Сижуй в подробностях разбирал два отрывка из представления, как вдруг Сяо Чжоуцзы в полном монашеском облачении зарыдал и рухнул перед ним на колени, прижав к себе метелку. Лбом он прижался к полу, точь-в-точь как монахи поклоняются богине Гуаньинь [35]. Шан Сижуй слегка изумился, но быстро овладел собой. А вот Чэн Фэнтай остолбенел, забыв даже про затяжку, и пепел с его сигареты уже начал осыпаться на пол.
Сяо Чжоуцзы без остановки бился лбом об пол, никто его не останавливал, и в непрерывных поклонах он едва не разбил себе лоб. Наконец он заговорил, всхлипывая:
– Шан-лаобань, помогите мне! Спасите меня! Шан-лаобань!
Чэн Фэнтай сразу же все понял. Этому ребенку некуда метнуться и неоткуда ждать помощи, и тут небеса послали ему Шан Сижуя. У того были слава и талант, хоть какое, но доброе сердце. Мальчик полнился решимостью ухватиться за него. Однако в артистических кругах существовало непреложное правило: всякий молодой актер, кто подпишет контракт с учителем, тут же лишался свободы, каждый ноготь, каждый волос на его голове принадлежал теперь наставнику, и перейти в другую труппу было невозможно. Пусть даже Шан Сижуй – истинный бог театра, он не мог нарушить это правило, к тому же, несмотря на все свои новаторские постановки, в некоторых вопросах он упорно держался за старое.