Четвертого августа под Виссамбуром Юстас попал в плен. Всех пленных французов разделили на три партии и отправили в Германию разными маршрутами. Пятого августа мой сын очутился в деревне Лотербург, где был обласкан тамошним командиром. Германский полковник пригласил голодного юношу к столу, предложив ему все лучшее из того, чем располагал сам, откупорил бутылку доброго вина, как я постарался сделать это для вас, капитан, и угостил его сигарой из собственного портсигара. Нельзя ли попросить вас об одолжении закурить одну из моих сигар?
Насильно усаженный в кресло капитан снова покачал головой: улыбающиеся губы и яростно сверкающие глаза его собеседника внушали ему все возрастающий ужас.
— Как я уже сказал, полковник был очень добр к моему сыну. К несчастью, на следующий день пленников переправили через Рейн в местечко Эттлинген. Здесь им не повезло, капитан Баумгартен. Командовавший конвоем офицер оказался негодяем и подлецом. Ему доставляло удовольствие жестоко глумиться над пленными храбрецами, попавшими под его власть. Вечером того же дня мой сын дерзко ответил на одну из его ядовитых насмешек, и этот офицер ударил его в глаз — вот так!
В зале гулко прозвучал удар, и немец согнулся, закрыв лицо руками, меж пальцев показалась кровь, а граф уселся в кресло.
— Лицо моего сына было обезображено этим ударом, а изверг не преминул сделать изуродованную им внешность предметом новых своих насмешек. Между прочим, капитан, у вас в настоящий момент довольно комичный вид, по поводу которого ваш полковник непременно бы подумал, что вы, должно быть, хорошо погуляли где-то. Но вернусь к своей истории. Молодость моего сына и абсолютная пустота его карманов вызвали сострадание одного мягкосердечного майора, который, хоть и не питал никаких надежд на возвращение долга, но все же ссудил Юстасу из своих личных средств десять наполеондоров[7]. Поскольку я не мог выяснить имени заимодавца, то считаю за обязанность, капитан Баумгартен, лично вам в руки возвратить эти десять золотых монет с чувством сердечной благодарности тому немецкому майору за его щедрость по отношению к моему сыну.
Подлый тиран, командовавший конвоем, сопровождал пленных в Дурлах, а оттуда — в Карлсруэ. Гордость Шато-Нуаров не позволяла моему сыну унижаться до притворного смирения, чтобы смягчить ярость этого негодяя, который осыпал его всеми мыслимыми оскорблениями. О, этот подлый злодей, кровь из чьего сердца, надеюсь, еще обагрит эту вот руку, посмел давать моему мальчику пощечины, пинать его, дергать за усы — вот так, вот так и вот так!
Пруссак беспомощно извивался и корчился в руках француза, обрушившего на него град ударов. Когда ослепленному и почти обезумевшему от побоев капитану с трудом удалось наконец встать на ноги, граф снова швырнул его в просторное дубовое кресло. От бессильной ярости и невозможности отплатить за бесчестье прусский офицер начал всхлипывать.
— Столь оскорбительное обращение нередко доводило моего сына до слез, — продолжал граф. — Теперь-то вы поймете меня, капитан, когда я скажу, что горько, до слез горько чувствовать себя беспомощным во власти наглого и безжалостного неприятеля. В Карлсруэ, куда прибыли пленные, один молодой баварец проникся жалостью к моему несчастному сыну и перевязал ему лицо, израненное жестоким стражем. Мне тоже печально видеть, как ваш глаз кровоточит. Разрешите перевязать его моим шелковым платком.
Граф наклонился было к офицеру, но тот оттолкнул от себя его руку.
— Я нахожусь в вашей власти, чудовище, — вскричал он, — и терплю вашу жестокость, но к чему это лицемерие!
Граф пожал плечами.
— Я просто стараюсь выдержать последовательность событий, — ответил он, — о которых поклялся рассказать первому же встречному германскому офицеру, если смогу потолковать с ним с глазу на глаз. Итак, я довел рассказ до того места, где молодой баварец сделал моему сыну перевязку лица. Что же, безмерно жаль, что вы не позволили мне на деле применить те малые познания в хирургии, какими я обладаю. В Карлсруэ моего сына заперли в старой казарме, где он оставался около двух недель. Муки неволи усугублялись еще и тем, что какие-то невоспитанные мерзавцы из местного гарнизона беспрестанно насмехались над незавидным положением пленника, когда он по вечерам сидел у окошка. Тут, капитан, уместно будет вам напомнить, что вы тоже находитесь отнюдь не на ложе из лепестков роз, не так ли? Пришли ставить на волка капкан, любезнейший, а зверь взял да и схватил вас клыками за горло. Судя по брюшку под вашим кителем, вы человек семейный. Ну что же, теперь будет одной вдовой больше, и никому от этого не станет ни жарко, ни холодно, тем более что дамы нынче недолго соблюдают вдовий траур. Сядь в кресло, поганый пес!